– Все, князь, – прогудели в ответ те. – С Божьей помощью.

– В оба глядеть! И с Богом, – перекрестился Дмитрий Иванович.

Впрочем, литовцы, наученные горьким опытом предыдущих атак, предпочли дождаться следующего утра, видимо, уделив остаток дня военному совету.

А воины все прибывали. Теперь – снова небольшими группами, да все одно от этого не легче. Уж и топоры с молотами застучали, защитные конструкции для бомбард сооружая. Так, чтобы орудия к стенам подтащить да перед штурмом защитникам вред нанести. Управившись с ними, они поволокли к щитам орудия, остаток вечера и добрую половину ночи проведя в кропотливой установке примитивных пушек[106]. Всю ночь ярко костры полыхали, освещая все вокруг и сводя к минимуму риски повторения вылазок, а заодно показывая защитникам мощь литовской армии.

Ночь прошла беспокойно и для укрывшихся за стенами Вязьмы, и для их неприятеля. И те, и другие глаз не сомкнули, готовясь к отчаянной схватке.

– Слышь, что ль, – рядом с напряженно вглядывающимся в происходящее в неприятельском лагере Булыцким возник Некомат. – Боязно? – Мужчина в ответ лишь пожал плечами. И правда, страха как такового и не было. Было напряжение с азартом каким-то хищным намешанное. Понимание того, что вот она, финишная прямая, совершенно не наполняло сердце страхом, но скорее решимостью какой-то непоколебимой: мол, если и суждено отдать жизнь, то так, чтобы не за чешуйку, но за рубль, а то и гривну, прихватив с собою как можно больше воинов противника. Именно в этот момент начал он понимать героев, с легкостью отдававших свои жизни, бросаясь на вражеские дзоты, накрывая телами гранаты. Тех, кто останавливал полчища Ксеркса. Была твердая уверенность, подкрепленная решимостью. А вот страха и в помине не было.

– А мне боязно, – честно признался бывший купец. – Чую: завтра все и решится.

– Отобьемся, – хищно оскалившись, отвечал Николай Сергеевич. – Вон, сколько раз уже Сигизмунду нос утирали! И еще раз утрем!

– Велик князь Московский, – задумчиво пробормотал сурожанин. – Ты, Никола, прости, ежели чего не так.

– Бог простит, а уныние – грех!

Некомат ничего не ответил, лишь, развернувшись, растворился во тьме.

В стенах Вязьмы вовсю клокотала жизнь. Воеводы продолжали обучение ратному делу всех, способных оружие держать. Бабы перевязывали раненых, а юнцов заставили телеги да сани, внутри частокола оставшиеся, к воротам самим стянуть, организовав что-то навроде баррикад, которые в случае прорыва должны были хоть бы и чуть, но задержать нападающих. Вдоль стен полыхали костры, где уже закипала вода да смола плавилась для отражения завтрашнего приступа.