Старик то ли сморщился, то ли улыбнулся:

— Сбег, видать, Ганька-то.

— И куда ж побег?

— Знамо куда — одна тут дорога.

— В селище?! Воев Рутича звать?

— Почто звать? Оне сами придут…

— Почему сразу не сказал, сволочь, что под рукой князя живете? Чего ради про недород пел?!

— Того и ради… Тесно жить стало ноне… Куда ни кинь — все одно. Те припас заберут, эти ли… Тех кликнуть — твои людишек в мечи возьмут, а не кликнуть — свои тем паче посекут для острастки, чтоб в другой раз звали. А припасу-то нет, ты ж последнее заберешь — тока ложись да помирай… Куда ни кинь, все одно: тесно жить стало ноне… — Старик закатил глаза и обмяк на веревках.

— Ах ты, падаль вонючая! — ругнулся Лютя. — Догнать бы, а?

— Догонишь теперь! — вздохнул воевода. — Кажись, его я с бугра и видел. Он-то далече уже, а ночь рядом. Куда потемну-то? Уж грузите что есть, да по свету и тронемся — не сидеть нам тута.

— Тесно жить стало ноне! — оскалился Милан.

Потом Свен бродил меж землянок и дровяных куч, смотрел, как его вои горстями пересыпают зерно из берестяных коробов в переметные сумы. Он смотрел и думал, что ни к чему это: перехитрил-таки его местный старшинка. С грузом-то да по местам незнакомым не уйти им от погони. По уму бы бросить все, да в седла и — ходу, ходу! Сколько ни есть еще до темна — все наше. Пронзительно и четко понимал воевода, что дело тут ясное, что Авось не поможет, что надо… Он даже воздуха в грудь набрал, чтобы слово сказать, но представил ночь в мокром осеннем лесу и… промолчал.

Они ушли на рассвете — злые, невыспавшиеся, со вспученными животами. Они ушли, растворились в промозглом осеннем тумане, зарубив по пути оставленную без догляда козу.

Нежилым казалось разоренное селище, но десятки глаз смотрели в сутулые спины воинов. В одной из верхних землянок, что ближе всех ко Триглаву, тоже не спали.

— Ушли оне, отче!

— Се — ладно… Помру я, сыне… Отвори-ка дверь, да крышу разбери — чтоб не мучаться мне…

— Сполню, все сполню! Тока… Переможешься, а? Отче? Не впервой ведь тебе? Переможешься?

— Не, хватит, сыне, — отмучался я. Аль не рад? Ты ж теперь старши́ной будешь. Плохо ль учил я тебя, мало ль драл? Что завещано, сполнишь?

— Отче!