Светлый фон

Потом она рассказывала мне все взахлеб, вперемешку, потом я купался в ванной, и мы поужинали. И я взял ее, сразу присмиревшую и сделавшуюся покорной, на руки и отнес в нашу спальню.

Я так соскучился по ней! По ее красивому телу, с нежной, пахнувшей тонкими французскими духами кожей, по мягким нежным губам, по этим прекрасным голубым глазам и копне золотых волос, разметавшихся сейчас на подушке… Я так любил ее, настолько сильно, что сжал зубы и застонал, а она это поняла, почувствовала, и, улыбнувшись, нежно поцеловала меня и взяла инициативу на себя…

 

А потом мы, обессилев, лежали рядом, я гладил тело моей любимой женщины, и был абсолютно счастлив! Ну, если может быть мужчина абсолютно счастливым…

 

И вот тут Варя вдруг удивила меня. Она повернулась ко мне, обняла и прошептала мне на ухо:

– Толюся, пообещай мне выполнить мою просьбу!

Я был так счастлив, что лишь молча кивнул головой.

– Толя, пообещай, если вдруг что-то со мной случится, ты женишься на Юльке!

Тут я чуть не подпрыгнул на месте – настолько неожиданной была эта ее просьба.

– О чем ты? – спросил я. – Рукавишникова, ты в своем уме?

То, что она рассказал мне, объяснило все.

 

Конечно, пока меня не было, они не расставались с Юлькой – то сидели у нас дома, а то – и у Юльки. И болтали обо всем.

И вот однажды, в воскресенье у нас дома, Юлька, по обыкновению, полулежала на диване и лениво наблюдала, как Варя гладила здесь же в комнате свежевыстиранное белье.

Что толкнуло Юльку на очередную выходку – сказать трудно. Но… В общем, все происходило так.

Лежа на диване, Юлька принялась вдруг обозревать собственные грудь и живот, и внимательно рассмотрев себя, заявила:

– Это же какая красота невостребованна, не обласкана, не обцелована… Варь, а Варь!

Варвара оторвалась от утюга с гладильной доской и обратила внимание на подругу. Лицо ее было красным от жары, и она губами дунула себе вверх на лоб, разметывая челку.

– Счастливая ты, Варька! – продолжала Юлька. – Однажды лежу я вот так, у вас на диване, тебя дома не было… И я говорю твоему Монасюку – ой, что-то плохо мне, Толя!