Наводчик очумело завертел головой.

– Огонь!

Пушка громыхнула, посылая снаряд. Попал? Попал…

Почему-то танк в перископе расплывался и двоился.

Двести десятый, что ли? Или двести одиннадцатый? Надо же, счет потерял…

– Солярка натекает! Горим!

– Бронебойным… – прохрипел Геша и вырубился.

* * *

Очнулся он от неудобства – вся левая половина тела онемела словно. Открыв глаза, Репнин разглядел белый потолок в сеточке трещин.

Картинки боя держались в памяти, но были смутны. Болит бок… Шевельнув правой рукой, Геша нащупал бинты. Всего замотали, как мумию…

О том, что он находится в госпитале, Репнин догадался сразу – пронзительно пахло карболкой. Глухо доносились голоса и шарканье тапок.

Он повернул голову, чувствуя, что и ту обмотали бинтами. «Здорово меня…»

Тут голоса послышались громче, скрипнула дверь, и в палату заглянули сразу две головы. Геша узнал лишь Борзых.

Головы сразу втянулись, голоса зазвучали громче, и в палату вкатился румяный доктор с аккуратной бородкой.

– Очнулись? – бодро спросил он. – Ну, во-от… Я же говорил – организм молодой, здоровый…

– Целый хоть? – разлепил губы Репнин. – Организм? И… какое сегодня?

– Целый, целый! С палочкой походите с недельку, а потом можно и вальсировать. А… какое сегодня? Число вы имели в виду? Двадцать седьмое с утра.

– А экипаж? Все живы?

– Сейчас… – сказал доктор ворчливо и встал.

Выйдя в коридор, он впустил в палату целую ораву танкистов. В чистых гимнастерках, в наброшенных на плечи белых халатах, явились Бедный, Борзых и Федотов, за их спинами скалился Гиви, а в дверях застряли Полянский с Капотовым.