– И очень ясно вижу вашу правоту, – слегка польстить никогда не вредно. – Потому и пришел. Вы должны меня спасти.

– Не понял. Я? От чего?

– Неудобно долго говорить на холодном ветру прямо на улице, – постаравшись не пялиться выразительно на его потрепанные одежды, говорю. – Пойдемте в нормальной обстановке побеседуем.

– Я не при деньгах, – сконфуженно признался Тарас Петрович после заминки.

– Да кто приглашает в трактир? – крайне удивляюсь.

Положительно он чрезвычайно, свыше всякой меры щепетилен. Не удивительно, что с его образованием не поднялся выше преподавателя младших классов. Или просто не хочет чувствовать себя обязанным.

– Идемте до моего флигеля. Там никто не помещает, а разговор действительно серьезный. Я бы сказал, круче некуда.

– Все со словами играете?

Нет, в очередной раз ляпнул лишнее. Хорошо, не часто со мной случается, однако иногда вгоняю в ступор собеседников. Они мучаются, пытаясь вычислить, кальку из какого языка я использовал. Особенно когда треплемся с иностранцем или не на русском.

– Мне и так частенько пеняют за простонародные выражения в стихах, но вы-то должны меня понимать, – говорю уже по дороге. Не стал упрямиться, пошел. Любопытство великая вещь. – Высокопарность, изысканность, следование схемам латинского или польского языков не позволяет правильно раскрыть красоту нашего. Он ничуть не уступает по выразительности, живости и богатству выражений…

Постников усмехнулся. Прозвучало несколько двусмысленно.

– …Ни одному из европейских. Мне иногда просто не хватает словарного запаса для нужной рифмы. Приходится подбирать наиболее подходящее по смыслу.

– Ты понимаешь, что закладываешь некие новые стихотворные нормы?

– Право, не сознательно. Так доходчивее. Даже дворянство еще не настолько объевропеизировалось, чтобы успеть забыть исконную речь, полученную от мамок и нянек.

Он остро глянул. Ну об этом несколько позже в частном порядке, не на улице.

– А это и нормально. Язык – он живой. Любой. Достаточно сравнить классическую латынь, более позднюю вульгарную и произошедшие от нее итальянский, испанский, португальский, французский. И наш русский ничем в этом смысле не отличается. Развивается, впитывает в себя чужие выражения, для которых не существует нормальных аналогов. И я не про камергеров разных. Это преходяще. Есть масса вошедших в речь и никем не воспринимаемых на манер чуждых. Из церковно-славянского, то бишь скорее староболгарского, татарских языков и теперь уже европейских, в основном немецких.

– Ты пишешь новую работу?

– Почему? А, – он видимо решил, что обкатываю на нем тезисы. – Нет, Тарас Петрович. Здесь огромное поле для знатоков языка. Я же в татарских ничего не понимаю. Некоторые можно определить без труда. Лошадь, артель, колчан, орда, богатырь, караул, барыш, харч. У любого есть русский стародавний аналог. Но когда и как их переняли – дело огромной сложности. Я подозреваю, существует определенная закономерность, характерная для любого языка, и она определяется математически. Только и в ней недостаточно силен.