— Колька, ты чего так долго? Мы уж думали — утоп. Ну как, достал ракушку?

Только тут он с удивлением обнаружил, что так и сжимает в пальцах левой руки злосчастную беззубку. Стуча зубами от страха и холода, выбрался на берег и, неожиданно для самого себя, разревелся. Выл, не в силах остановиться, вызвав изумление друзей и девчонки, и сейчас ему было глубоко наплевать, как он выглядит в ее глазах. Потому что всего минуту назад был на волосок от смерти.

Позже, уже в более зрелом возрасте, вспоминая то, что случилось под водой, Николай Иванович предполагал, что это была обыкновенная галлюцинация, вызванная все той же нехваткой кислорода в головном мозге. Во всяком случае, на подобную версию его познаний в физиологии хватало. И в то же время он не отбрасывал того факта, что это и впрямь могло быть вмешательство свыше. Видно, кто-то наверху решил, что рано еще 11-летнему отроку отправляться на небеса. А сейчас он мог только гадать, куда отправится после смерти, после всех тех приговоров, которые подписал.

— Так что, Ежов, долго я буду тут еще вокруг тебя выплясывать? Или, может, мне Якушева позвать?

При воспоминании о своем палаче Ежов непроизвольно вздрогнул. Григорий Якушев происходил из простых крестьян, в революцию совсем молодым выбившимся в чекисты. Активно участвовал в раскулачивании, насколько помнил Николай Иванович, особо лютую в своей волости, откуда был родом. В прошлом году сам нарком и давал ему рекомендацию в партию. Насмешка судьбы, теперь именно к своему протеже он угодил в лапы, и ни на какое снисхождение рассчитывать было нельзя. Теперь же Якушев, видимо, всеми силами старался доказать, что не является сторонником бывшего шефа, несмотря на то, что тот рекомендовал его в члены ВКП(б).

— Я подпишу, — обреченно сказал Ежов, устало закрыв единственный видящий глаз.

— Ну, вот и отлично! — обрадованно потер ладони Берия и обернулся к двери. — Якушев, заходи!

Спустя минуту Ежов негнущимися пальцами держал перо и ставил подпись под документом, написанным не им и даже не с его слов. Он даже не читал, что там написано чьим-то мелким, убористым почерком, на это у него тоже не оставалось ни сил, ни желания.

А затем его вернули в одиночную камеру, и он без сил повалился на жесткие дощатые нары, тут же провалившись в тяжкое забытье. Это было пограничное состояние между сном и явью, где смутные образы сменяли один другой. В какой-то момент он увидел свою мать, такую, какой запомнил во время их последней встречи. Анна Антоновна, 69-летняя сухонькая женщина, сидела у погасшей печи с вязаньем в руках. Подняла грустный взгляд на сына.