— Вы и расстрелянный по нему работать не сможете!

— Надеяться, товарищ Сталин, надо на лучшее! Но, при этом, быть готовым к худшему. Наследники у меня есть и к худшему я готов.

— Трудно с вами работать, товарищ Любимов! Трудно ваши поступки предсказать! — упрекнул меня Иосиф Виссарионович. — Любой из наших товарищей, которых я знаю, никогда бы не отказался отомстить и заодно спасти свою шкуру.

Вот это откровенность! Такое, Любимов, надо ценить.

— И быть вам всю оставшуюся жизнь благодарным? — моя усмешка невольно получилась какой-то снисходительной, что ли, Сталин нахмурился. — Не стоит. Я вам уже по гроб жизни благодарен. Отчасти, в сложившихся обстоятельствах, заранее. И полностью оправдать этот кредит доверия вы сможете только тогда, когда наше знамя будет развеваться над развалинами Рейхстага.

— Хорошо, товарищ Любимов, вы меня убедили. Буду рекомендовать на пост наркома Берию. Надеюсь, что вы не ошибаетесь, как я ошибся с Ежовым, — признание собственной ошибки от этого человека было совершенно неожиданным, но холодное сознание подавило мои эмоции по этому поводу, цинично констатировав, что вождь сменил тактику и пытается меня расслабить, выставив напоказ своё доверие. А может я и не прав, может мне удалось-таки, через подозрения и ругать, откровенность и грубую лесть, втереться в «ближний круг»? Сейчас мы это выясним.

— А что со мной, товарищ Сталин?

— Работайте спокойно, товарищ Любимов. Вы ведь хотели продолжать работу по технике? Вот согласуйте позиции с наркоматом ВМФ, подготовьтесь, жду вас на совещание по вопросу флота через три дня.

Вот так. Работайте спокойно. Значит опять дизеля, дизеля, дизеля по двадцать пять часов в сутки. И при этом никакой политики! Много ли человеку надо для счастья?