Кэйти вышла на улицу и быстро вернулась.

— Как хорошо, — сообщила она радостно. — Хозяин прислал Рухе дрова. Да хорошие какие. Такие только в замке есть. Ей надолго хватит. А то в таком доме тепло никак не держится. Камень всё забирает, — взялась она растапливать печь, тихо напевая.

Наташа, расслабившись, думала о том, что её ждёт, если остаться здесь. Выйти замуж? Очень не хотелось жить в таком же крохотном тёмном домике, где хорошо только летом, когда тепло и солнечно. Но есть осень с затяжным нудным дождём, стылой моросью и холодным небом, затянутым пепельными низкими тучами. Есть зима с продолжительными морозами, с сутками бушующими метелями, пронизывающим порывистым ветром. И есть нужда — ежедневная и беспросветная — с думами о куске хлеба. Девушка знала, что такой жизни она не выдержит и первое же воспаление лёгких приведёт к летальному исходу.

Огонь весело запылал в печи, и Кэйти закрыла дверь. Запах горящих потрескивающих дров наполнил маленькую комнату.

Наташа задвигалась, усаживаясь удобнее. От кончиков пальцев рук до стоп будто прошёл разряд. Защекотало в носу. Она чихнула.

— Я знала, что вы скоро встанете, — улыбнулась Кэйти, ставя котелок с водой у огня. — Я всё время молюсь за вас.

Скрипнула дверь. На стену упала вытянутая чёрная тень, скинула накидку, оказавшись старенькой и маленькой бабулькой. Года пригнули её к земле. «Лет сто, — подметила Наташа. — В наших деревнях таких старушек много». Снова думала об исчезнувшем мире.

Из-под плотно повязанного платка, её цепко изучали глубоко запавшие глаза, кажущиеся двумя чёрными провалами.

— Сидишь…

Наташа не испытывала ни страха, ни робости. Ей хотелось поблагодарить старую женщину за то, что она для неё делает.

— Попробуй покормить, — сказала ведунья Кэйти. — Хлеб не давай. Значит, хозяин дров прислал.

Девочка с огорчением отметила, что госпожа съела очень мало. Прибрав стол, она, попрощавшись, ушла.

Руха, подтянув табурет, села напротив девушки:

— Значит, ты та иноземка, что молодого хозяина исцелила. Пей, — поднесла ей кубок, наклоняя, помогая с ним справиться. — Спать будешь крепко. Вижу, плохо тебе. И я пью, а то спать перестала. И мёрзну. Холода идут, — пошаркала она к печи, зачерпнула варева из котла и вернулась к столу. Молчала, уставившись на иноземку, тяжело длинно вздыхая, будто считывая её историю по лицу.

Наташа не заметила, как опустила голову на подушку. Сон сморил почти сразу.

Ведунья, накрыв болезную поверх простыни ветхим латаным одеялом, снова всматривалась в её лицо, горестно пришёптывая:

— И у кого только рука поднялась.