— Не ценит народец доброту мою, ой не ценит, — закручинился «аптекарь». — Допрежь того яко ворчать, оценил бы лучше всю ласку, с коей я к тебе подошел. В сей келейной пыточной токмо наиважнейшие особы пребывают, да и то лишь поначалу, чтоб сравнили с тем, что их далее ожидает.

— Оценил, — вздохнул я.

— Вот и славно, — пуще прежнего заулыбался Семен Никитич. — К тому ж занята покамест моя главная горенка, уж больно народец ныне разговорчив стал, так что не взыщи, обождать придется. Одначе коль мы с тобой тута не уговоримся, то я для дорогого гостя враз повелю ее освободить — негоже иноземному князю дожидаться очереди.

А это уже угроза.

Только вот о чем ты со мной договориться хочешь — не пойму. Зятька своего ты уже пристроил, да и сам в таком положении, что обращаться ни к кому не надо, даже если понадобится будущего родственничка, Никитку Голицына, несмотря на юность, в бояре воспроизвести.

Так о чем?

А «аптекарь» меж тем продолжал ворковать:

— Вишь, заместо дыбы попросту подвесили тебя, да и все. Эвон, даже и сапог не сняли, чтоб ты на земляном полу, упаси бог, не застудился. Опять же и с кнутом я не тороплю, авось и без него мне все тайны обскажешь.

— За любовь страстную спасибо, конечно, только ошибся ты, боярин, нет у меня никаких тайн, — поправил я его. — А что до пребывания в лагере самозванца, то я и не собирался ничего утаивать, так что давай-ка спусти меня на землю, да и потолкуем.

— Ой ли? — хитро прищурился Семен Никитич и ободрил: — Да ты не думай, заглавное все мы и без тебя прознали, так что тебе и обсказывать особливо ничего не надобно. Вон он, — кивнул «аптекарь» в сторону Васюка, — все нам давно поведал, а тебе лишь так, подтвердить кой-что да про злые умыслы поведать, с коими ты в Москву ныне пробрался.

— Прости, воевода. Не стерпел я. — И голова моего незадачливого гонца вновь бессильно опустилась на грудь.

— Бог простит, — сердито сказал я. — А мне тебя прощать, коль ты правду сказал, не за что. Я ее таить все равно не собирался. И за московку тебе спасибо.

— Да он не слышит, — хихикнул Семен Никитич. — Перетрудились вечор мои молодцы. — И вдруг похвалил Васюка: — А ведь до последнего терпел, не обсказывал об твоих кознях. Славного ты холопа себе подобрал. Верен, аки пес.

— Он не холоп, а ратник, — поправил я его. — И не пес, а человек. Это ты с ним, как с собакой. Не обсказал же про мои козни потому, что их и в помине не было, а лгать он не хотел.

— И яко ты без умышлений тайных в таку велику честь пред вором путивльским вошел, что он твоим крестным отцом стал? — с издевкой поинтересовался «аптекарь». — Писал нам отец Кирилл, яко ты отказался яд вору подсунуть, потому как признал в нем истинного сына царя Иоанна. Да и тут уже, хошь и недолго пребываешь, ан нагрешить успел. Пошто вечор из своей Стражи Верных людишек отпустил, кои за вора горой стояли, ась?