Отлёживалась, согревалась и шла в трапезную на женской половине – сидеть во главе стола, слушать какие-то разговоры, кому-то что-то отвечать. Спасало одно – все бабы пребывали сейчас не в том настроении, чтобы лясы точить; молчали, вспоминали погибших и то, с чего всё началось. Большинство склонялось к тому, что Дарёна сама виновата: на свободе, дескать, так рьяно взялась наводить порядок на выселках, что затиранила всех, кто там жил – и вольных, и холопов. «За что и сама погибла, и других с собой потащила. Совсем как её покойный свёкор. С кем поведёшься…»
Вечером накануне возвращения в крепость к Анне в горницу постучалась Листвяна.
– Дозволь, боярыня? Совета хочу спросить… – громко начала она и, получив разрешение, жестом велела стоящей у неё за спиной холопке войти в горницу и поставить на стол поднос с кувшином и какими-то заедками в небольших мисках. Дождалась, пока девка выйдет, оглянулась по сторонам, вошла сама и плотно прикрыла за собой дверь. – Беда у нас, Анна Павловна, – негромко проговорила она.
Не склонная к пустым тревогам ключница выглядела настолько озабоченной, что Анна не стала ходить вокруг да около.
– Говори!
– Корней велел убить отроков!
…Воевода всё-таки решил судьбу полонённых бунтовщиков, по крайне мере куньевских, чьи сыновья учились в Академии Архангела Михаила. Во время смурных застолий по вечерам после казней бабы ломали головы, какая вожжа попала под хвост бывшим односельчанам. К тому же Анна напомнила, что боярин во всеуслышание подтвердил обещание своего внука освободить семьи тех, кого ранят или убьют, равно как и тех, кто отличится на службе в Младшей страже. Так нет – несколько баб, наслушавшись шепотков, носившихся среди холопов, оказались в толпе, которая рвалась из Ратного неизвестно куда.