Махно засмеялся коротко, жутко; перескочили по напряженным лицам красные, красные, красные отблески заходящего солнца.

— Вы бессчетно вливаете средства в Муссолини и ведете пропаганду фашизма в Германии, Австрии, Франции, Скандинавии. Взращивая себе волкодава, вы позабыли, что цепь ваша не удержит и болонку! Едва мир выполз из Первой Мировой Войны, как вы уже закладываете семена Второй, раздавая деньги всякой вооруженной сволочи, размножая по всей земле бандитов и живущих войной шакалов! Усмирить же бандита можно единственным способом — крепко побив его. Мы, малые периферийные государства, заявляем. Либо вы устроите мир с учетом наших требований…

В протянутую руку оратора Сашко вложил папку с теми самыми документами на отличной бумаге, и папку эту Махно высоко поднял над головой, и столь же синхронно, в жуткой тишине, в красном свете заката, красные обложки подняли над собой чинные немцы, бритые наголо туркмены, пшеничноусые белорусы, загорелые украинцы, сверкающие глазами горцы Закавказья, прокаленные солнцем персы, белозубые кубанцы, черногубые шахтеры, черночубые венгры…

— Либо мы сами возьмем все, что нам нужно!

Сдержанное возмущение «приличных джентльменов» потонуло в аплодисментах советских представителей. Казалось, жесть в ладонях мнут: сила оваций росла и росла. Махно стоял, уже опустив красную папку с договорами. Наконец, воцарилась краткая тишина. И, прежде, чем кто-либо успел подскочить, выкрикнуть, вцепиться, королева Румынии произнесла, словно бы про себя:

— А ничего парень.

Тут все, заготовившие уже хлесткие возражения, так и поперхнулись на полуслове. Неужели все любовные истории, приписываемые Марии Эдинбургской — правда?

— Вы, пани, тоже хорошо выглядите, — вежливо сказал Махно. — Постарайтесь не попасть моей сотне под горячую руку.

В наступившей мертвой тишине корреспондент, опять роняя слюну, лихорадочно погнал грифель по странице блокнота: «Махно делает комплименты королеве Румынии. Запретная любовь принцессы и анархиста! Новая история Ромео и Джульетты! Сословные барьеры рухнули под натиском нового века!»

И Сашко Лепетченко, простой, как грабли, пробормотал:

— Батько, вы шо? Сейчас как распишут нас во всех газетах, то Настя вас и до хаты не пустит! Хоть здесь жить оставайся!

А главный идеолог Аршинов — молодой, стройный, но навидавшийся в зимней войне такого, что поседел раньше, чем начал было лысеть — уронил только:

— П**дец… — чем опять оборвал на полуслове забормотавших по всему залу переводчиков.

После такого, разумеется, о продолжении заседания никто не заговаривал.