— Тарнобжег держится нами, как воздушный мост. Его потому никто и не трогает.

— Вот и Фиуме по той же причине никто не трогает. Он удобен всем: итальянскому правительству — в качестве жупела для торга с бывшей Антантой. Самой Антанте — как противовес требованиям хорватов, и как предлог для пребывания войск в Далмации. Фашистам в Италии — как болячка, отвлекающая силы Рима от подготавливаемого самими фашистами государственного переворота. Нам — как врата контрабанды и агитации. Всем остальным — как рай для шпионов любого сорта, калибра и фасона.

— Хей! — закричал с берега мальчик-разносчик, — хей, Corazzata Rossa! Свежая русская газета! Привезли прямо из Тарнобжега!

Пока танк-вездеход Еж, к вящей радости пацана, торговался за газету, Сталин осведомился:

— Значит, ваш человек уже прибыл в город?

— Именно… В обед мы встретимся вон там, у бокового фасада Ядранского Дворца. Пока что глянем, что пишут… Ах, черт!

Сталин взял «Правду» из рук явно расстроенного Корабельщика и прочитал следующее:

«В начале апреля завершена ликвидация контрреволюционного мятежа в районе г. Зборов. Предводители бандитских шаек расстреляны комендатурой г. Зборов 14 апреля с.г. Так будет с каждым врагом Революции, невзирая на прошлые заслуги!»

— Заслуги-то здесь при чем?

Корабельщик перевернул газету и показал на последней странице список расстреляных, подчеркнув ногтем первую фамилию сверху.

— Маяковский? Тот самый, что ли?

— Поэт в России больше, чем поэт. За то, что обывателю простится, владыке душ, умов, прощенья нет… Окружили их в конце марта, потом быстро судили. Я тогда, кажется, Англию ровнял. К девятому мая боевые действия в Европе, в основном, закончились. Но в Союзе-то Свердлов как правил, так и правит. С Приазовьем как не было мира, так и нет. И на кой черт взваливать на себя теперь еще и Польшу? Ладно бы еще поляки просились в Союз, вот как Синцьзян тот же. Но ведь нет, отпихиваются всеми тремя руками…

Сталин почесал усы черенком трубки, вздохнул и промолчал. Корабельщик направился к сходням:

— Идемте. Пора знакомиться с пилотом.

* * *

Пилот сделал короткий жест, понятный без перевода, и пассажир прошел по крепкому бетонному причалу к алому гидроплану, подсвеченному закатными лучами, и потому сиявшему тысячей оттенков багрянца. Как если бы кадр цветного кино сперва перерисовали на бумагу, а потом осветили через ту самую кинопленку.

На переговорах за обедом пилот, необычно для итальянца, помалкивал. Выслушал Корабельщика, кивнул, и даже денег не взял. То ли все оплачено заранее, то ли толстяк чем-то моряку обязан, и оттого немного зол на бесплатную работу?