Мы глядели на Мая как на героя и завидовали ему: вот он какой решительный, нашёл себя в борьбе, совершает подвиг! Некому было вразумить нас, никто не остановил его, не разъяснил бессмысленность этого поступка, не сказал, что время одиночек миновало, что лишь организованная партия может успешно бороться, повести за собой народ и победить царизм. Все вместе пошли мы смотреть, как Май опустит своё письмо в почтовый ящик.

Храня глубоко тайну, мы ждали, что же будет дальше. Семь дней понадобилось, чтобы письмо дошло по назначению. Срочно последовал ответ, достойный царского министра: Мая вызвали к директору училища. На столе лежало злополучное письмо с резолюцией красным карандашом, начертанной рукой «его светлости». Рядом с директором восседал в кресле угрюмый, сухощавый жандарм. Оба сурово глядели на юношу.

— Ты писал? — брезгливо приподняв двумя пальцами письмо, спросил директор.

— Я. Только не вам, — смело ответил Май.

— Знаем кому, голубчик! Ишь какой, из молодых, да ранний. Получай, что заработал: из училища тебя исключаем. Господин ротмистр позаботится, чтобы ты не позорил наши стены своим присутствием. И знай: огромное горе ты причинил родителям — их переводят отсюда в отдалённые края...

Май вспыхнул:

— Папа и мама тут ни при чём!

— Это уж нам виднее. — Ну-ка, следуй за мной! — прохрипел ротмистр.

Жандарм отвёз Мая в Уманскую тюрьму. Правда, его не судили: он не достиг совершеннолетия. Но в Тальное возвращаться запретили, взяли подписку о невыезде, предписали ему являться в полицию на регистрацию, за ним следили.

Это не помешало Маю написать и отправить ещё одно письмо, на этот раз самому премьер-министру России господину Столыпину, ярому монархисту, известному в народе как палач и вешатель.

Он писал Столыпину: «Придёт пора, когда народ восстанет и свалит убийцу!»

Юношу арестовали вторично. В тюрьме он объявил голодовку протеста. А через две недели власти сообщили, что Май Винокуров покончил с собой.

Об этом мы прочли в газете. И поклялись мстить царизму за нашего Мая. Мы решили выпустить о нём листовку. Писали печатными буквами, от руки. Отец нашёл один экземпляр листовки в доме, позвал меня, брата, сестру, заперся с нами, спросил:

— Кто это сочиняет? Ну? Вы же у меня смелые. Кто?

Я призналась. Помолчав, отец продолжал:

— Вы хотите погубить всю нашу семью? Собирайся, Танечка, повезу тебя к родственникам в Одессу. Смотри не вздумай там выпускать такие сочинения!

Отец сочувствовал революционерам, но он говорил нам, что, если с ним случится несчастье, помрёт с голоду вся семья. Пришлось подчиниться решению отца. Я была ещё слишком мала и несамостоятельна, чтобы возразить ему. К тому же поехать в Одессу мне хотелось. Вырвусь в широкий, просторный мир, думала я.