Я рано пришел к кино как к развлечению и относительно поздно – как к искусству. Произошло это по двум причинам. Во-первых, для того, чтобы попасть в кинотеатр, приходилось платить, а у меня тогда редко бывали свободные средства. Во-вторых, когда утром в субботу у меня в кармане обнаруживалась мелкая монета, то с ней нужно было тащиться далеко-далеко, в кинотеатры Loew’s Paradise или RKO Fordham – именно там беспрерывно крутили мультфильмы, фантастику или фильмы ужасов. Наконец, нам очень не нравились толстые, пожилые и злые тетки-билетерши: они заставляли детей садиться с краю и смотреть на перекошенный экран, а ровно в три часа дня выгоняли всех из зала, чтобы освободить место для взрослых. Хорошо хоть TV и радио были тогда бесплатными…

Я хорошо помню свой первый фильм. Когда я был еще совсем маленьким, родители взяли меня в кино на картину Фреда Циннемана «Ровно в полдень» (они не доверяли няне). Но только во времена учебы в колледже я обнаружил всю эмоциональную глубину этого фильма – и кино в целом. Это произошло благодаря двум встречам, которые пробудили мои чувства, перевернули мое мышление и в итоге изменили всю мою жизнь.

…Я был тогда старшекурсником отделения драмы Высшей школы исполнительских искусств – щуплым тинейджером в синих джинсах. И молодым актером, который свято верил в систему Станиславского и решил посвятить всю свою жизнь служению Театру. Тогда я очень мало знал о том, что это такое – Театр: даже первое «живое» шоу на Бродвее я увидел уже в достаточно зрелом возрасте. А в те времена в нашей Высшей школе одного разговора о желании попасть на телевидение или в кино было почти достаточно, чтобы тебя отчислили «за отсутствие серьезного подхода к искусству». Для преподавателей исполнительских искусств, которых (преподавателей) я очень любил (и до сих пор люблю) и которым я доверил большую часть своего развития в подростковом возрасте, фильмы повествовали лишь о фальшивой славе и о власти грязных денег. Например, никто и никогда не обсуждал произведения Альфреда Хичкока, которого я уже тогда считал величайшим режиссером в мире. Вместо этого нас обучали искусству эмоциональной памяти как части системы, которую дал миру Станиславский. Какая там эмоциональная память? Что может вспомнить человек в возрасте двенадцати лет?

Несколько лет спустя, уже после успешного дебюта в качестве актера на театральной сцене и на телевидении, я поступил в Городской колледж Нью-Йорка (основной и старейший колледж Городского университета Нью-Йорка) для обучения в бакалавриате. Там я участвовал в обычном наборе студенческих постановок – Софокл, Чехов, Шекспир, Миллер, Уильямс. В одном из семестров я остановился на курсе по выбору, который был посвящен кино. Занятия вел Герман Вайнберг, автор книги о режиссере Джозефе фон Штернберге, о котором я никогда не слышал. Курс Вайнберга назывался «Штернберг и Дитрих». Каждую неделю мы рассматривали один из примеров легендарного сотрудничества между режиссером и звездой. Скоро я обнаружил, что с нетерпением жду этих занятий – больше, чем занятий любого другого курса. Так в темной аудитории Городского колледжа на Конвент-авеню я в первый раз почувствовал всю мощь магической мерцающей лампы.