– Вы шведский офицер? – спросил меня хозяин.

Наставление Арвидсона пришло мне на память, и я отвечал чисто, заученною фразою:

– Нет, я русский офицер, но родом немец, из старинной шведской провинции, завоеванной русскими…

Крестьянин проворчал обыкновенное шведское ругательство: «Tusen Diefla» («Тысяча чертей»), но по взглядам его я заметил, что это не ко мне относилось.

– Вы говорите по-шведски? – спросил крестьянин.

– Я так люблю славный шведский народ (Det wackra Swenska Folk), что учусь по-шведски, хотя во время войны и не успел еще выучиться, – отвечал я также заученною фразою.

– Но вы говорите прекрасно! – возразил он.

– Иное говорю хорошо, а иное не могу вовсе объяснить, – сказал я.

– Откуда же, куда вы едете и зачем?

На первую фразу вопроса я мог отвечать, а на две остальные мне недостало слов. Я не знал, как сказать по-шведски, что я заблудился в лесу, потому что этого не было в моей книжке. Однако ж произнеся слова: лес, нет дороги, ночь – и дополняя остальное знаками, я успел объяснить, что я сбился с дороги, и потом назвал селение, где стоял наш эскадрон. Все семейство беспрестанно повторяло свое всезначащее: ja so, ja so[1558].

Объяснив хозяину мое положение, я подошел к нему, положил одну руку ему на сердце, а другою указал на небо и, как умел, сказал, что Бог видит нас и я прибегаю к сердцу доброго шведа и прошу его помощи…

Старуха, мать хозяина, подошла ко мне и, погладив меня по лицу, сказала: «Бедное дитя!» Я был не ребенок, но молод и, что более, моложав. У меня тогда только пробивался пушок на том месте, где после были богатырские усы… У жены хозяина навернулись слезы… Я примолвил довольно понятно, хотя неправильно: «У меня есть мать, которая ждет меня и, может быть, никогда не дождется!..» Добрый швед тронулся, пожал мне руку и сказал: «Вы здесь как дома!» Я от души обнял его и прижал к сердцу…

Всю жизнь я прожил так, что если доверял человеку, то доверял вполне, неограниченно, а если не верил, то уж ни на волос! Светская премудрость не одобрит этого правила, но это не правило, а следствие характера, и я нередко дорого поплачивался за это! Пословица справедливо утверждает: каков в колыбельке, таков и в могилку, и И. И. Дмитриев сказал великую истину:

Я вверился совершенно шведу.

День был воскресный, и вся семья с прислужниками была дома. В церковь не ездили, потому что во всех пасторатах стояли русские[1560], с которыми не хотели встречаться, хотя наши солдаты стояли смирно на квартирах. Напившись кофе (т. е. пойла, называемого кофе), я показал хозяину мое несчастное седло, просил его починить и накормить меня и моего коня, обещая за все заплатить, а между тем отвесть уголок, где бы я мог выспаться. Хозяин повел меня в верхний этаж и указал чистую комнату с опрятною постелью. Платье на мне было сыро, и я был забрызган грязью от шпоры до шапки. Швед покачивал головою и, пособив мне раздеться, взял все платье мое в охапку, а вместе с ним сапоги и саблю, сказав, что прикажет вычистить… Вот я совершенно обезоружен, и баба с ухватом могла бы взять меня в плен или убить. Но я верил шведу!