– Куда теперь ехать, в Кронштадт или в Петербург? – спросил Голяшкин.
– Разумеется, в Петербург, – отвечал я.
– А мне зачем туда! – возразил Голяшкин, – гичка моя пропала, а вы доедете и без меня сухим путем. Я ворочусь в Кронштадт через Рамбов (т. е. Ораниенбаум).
– Делай как хочешь и как знаешь, – сказал я.
Я нанял лошадь с таратайкой до Петербурга и простился с Голяшкиным, приказав ему никому не говорить о нашем приключении и, если спросят обо мне, отвечать всем, что я поехал на рейд или на косу к доктору. Мы расстались.
По счастью, верстах в трех от деревушки, на большой дороге я нашел у харчевни извозчичью карету, возвращавшуюся в Петербург без седоков, и поехал покойно в город.
В Петербурге я пробыл только сутки, не выходя из дому моего зятя. Болезнь сестры моей, благодаря Бога, приняла благоприятный оборот. У нее был нарыв в горле, который прорвался накануне. Но доктор для избежания всякого волнения запретил мне видеться с сестрою. Я только взглянул на нее из дверей во время ее сна и отправился в обратный путь на галиоте[1845] с пенькою.
III Нежные чувства старого воина, моего начальника. – Его особенная ко мне милость. – Польша в конце XVIII века. – Рассказы моего начальника о Суворове и о Пражском штурме
III
IIIНа другое утро явился я к моему доброму генералу И. И. фон Клугену. Он редко улыбался и всегда казался угрюмым и серьезным, и надобно было знать его коротко, чтоб постигнуть всю мягкость и все благородство его души.
– Чем вы были больны? – спросил он меня.
– Я страдал головною болью, – отвечал я.
– Из всего я замечаю, что вы подвержены частым
Я молчал, поняв намек.
– Что ж вы делали во время вашей болезни? – спросил генерал, шуточным тоном.
– Спал, – отвечал я.