Пароходы были еще в голове Фультона. Ни промышленная и умная Англия, ни гениальный Наполеон не поняли Фультона. Наполеону казалось невероятным, чтоб можно было плавать по морям противу течения и ветров, без парусов и весел, и опыты Фультона на реке Сене, впрочем не весьма блистательные, не могли убедить французских механиков в важности изобретения. Идея, возникшая в голове Фультона, была гениальная, но для исполнения ее надобно было сноровки и опыта в большом размере. За это не принялись в Европе, и вся слава изобретения пароходов принадлежит североамериканцам. Нью-йоркский гражданин Броун построил первый пароход в 1807 году и разрешил задачу Фультона[1837]. Покойный Павел Петрович Свиньин (основатель журнала «Отечественные записки», оправдывавшего под его редакциею свое заглавие), возвратясь из Северной Америки в 1813 году, куда он в звании чиновника Министерства иностранных дел посылан был с депешами к генералу Моро, привез чертеж и рисунок Броунова парохода[1838], а англичанин Берд построил первый пароход в Петербурге[1839]. Никакая заслуга не должна быть забываема соотечественниками, и П. П. Свиньин, кроме полезных своих литературных трудов, приобрел право на благодарность потомства за привезение чертежа парохода и за внушение предприимчивому Берду мысли к заведению в России пароходства. До того времени сообщение Петербурга с Кронштадтом происходило на парусных больших ботах и на двадцатичетырехвесельных катерах. Чтоб получить место на них, надлежало подвергнуться многим формальностями, но я решил дело иначе.

– Послушай, Голяшкин, – сказал я моему эксцентрическому хозяину, – аще еси муж доблий[1840] [1841], свези меня в Петербург на своей гичке.

– Благо есть! – отвечал он.

– Итак едем завтра!

– Едем! – примолвил Голяшкин. – И это будет первая моя поездка в Петербург в течение двадцати лет, – сказал он.

В пять часов утра мы выехали из Кронштадта. Из гавани мы вышли на веслах, а когда обогнули Кронштадт, то поставили парус. Я сидел на руле, а Голяшкин под парусом. Солнце сильно припекало, и на горизонте мелькали черные пятна, которые беспрерывно сливались в одну массу. Северо-западный ветер благоприятствовал нам; это был, по морскому выражению, бейдевинд[1842], т. е. боковой. Голяшкин распевал песенки и каждую из них запивал вином. Кажется, однако ж, что в море забыл он свое правило: «Душа меру знает», – а может быть, и ранний морской воздух подействовал на него, но я заметил, что язык его начал путаться и что он смешивал и слова, и голоса разных песен. Между тем ветер крепчал и дул порывами. Волнение становилось сильнее, и я увидел явления, которых прежде не видывал. Половина неба покрылась черными облаками, а другая половина была светлая, и радуга красовалась не на небе, а в море. Внезапные порывы ветра быстро громоздили огромные валы, и вихрь разносил брызги длинными полосами, которые светились как алмазы. Настала буря, а между тем Голяшкин опьянел совершенно. Он, однако ж, имел столько силы и присутствия духа, что успел снять парус по сильному моему настоянию. Страшнее всего для меня было то, что Голяшкин не сидел смирно на своем месте, вскакивал, перегибался чрез борт и мог опрокинуть гичку, которая быстро перепрыгивала с вала на вал. Слушая рассказы моряков о бурях и морских опасностях, я запомнил, что в бурю надобно убирать паруса и плыть поперек валов, и теперь воспользовался уроком[1843]. Помнил я также хорошо «Всемирного путешественника» аббата Прево[1844], мою любимую книгу, и знал, что когда нет надежды выдержать штурм в открытом море, то лучше разбиться у песчаного берега. Рулем я умел править, т. е. знал, как поворачивать судно, а потому вместо того чтоб править прямо, я плыл косою линиею к правому (от Кронштадта) берегу. В это время дождь полился ливмя, и стало так темно, что едва можно было видеть за несколько шагов. Только по ужасному шуму волн, разбивавшихся о камни и о берег, догадывался я, что земля близко. Страх и сырость выгнали половину винных паров из головы Голяшкина. Он смотрел на меня осовелыми глазами, ворчал что-то про себя, но уже сидел смирно. Вдруг раздался треск, и гичка наша, сброшенная с вершины вала на огромный камень, разбилась… Мы упали в море…