Я простоял около часа на своем месте, и как все сильные ощущения, все восторги бывают непродолжительны, то наконец, не видя зверя, оставаясь в бездействии, так сказать, устал духом. Лай собак то умолкал, то снова раздавался, но все вдали от меня. Я сел на пне, приставил ружье к дереву и закурил трубку. Вдруг лай собак послышался вблизи, и притом лай самый жаркий, какой бывает, когда собаки гонят зверя на глаз (охотничье выражение, означающее, что собаки гонят не чутьем, но завидя зверя). Едва я успел схватить ружье, огромный дикий козел выскочил из кустов прямо против меня, шагах в пятнадцати, поднял голову, осмотрелся и повернул в тыл. Второпях я не успел прицелиться и выстрелил вдогонку. Козел свалился. Я бросился к нему, но он вскочил и прыгнул… Я перебил ему задние ноги ниже колен, но козел сгоряча прыгал, и я насилу догнал его. У меня было одноствольное ружье; заряжать было некогда, и я принялся колотить козла ружьем по голове… Но удары мои были ему нипочем, и он продолжал прыгать, приближаясь к болоту. В это время налетели собаки и с лаем и визгом напали на мою добычу. Я стал разгонять собак ружьем и несколько раз задел им о пни и деревья. По счастью, явился вскоре Баутрук на своем лихом коне, соскочил с него и кортиком зарезал измученного зверя, отогнав собак арапником. Я был в восхищении! Передо мною лежал огромный козел, первая жертва моей охоты… Я осматривал его и гладил по лоснящейся шерсти, но вскоре восторг мой прошел, когда Баутрук сказал: «Посмотрите-ка, барин, на ваше ружье!» Я взглянул и ужаснулся. Ложа сандалового дерева была разбита вдребезги, приклад расщеплен, курок превосходной отделки изломан… «А это любимое ружье вашего дедушки!» – сказал печально Баутрук, осматривая ружье. По счастью, дуло с золотою насечкою было цело. «Да вы бы ударили, барин, прикладом по переносью, – примолвил Баутрук, – ведь черепа не разобьешь и обухом!» – «А мне почем знать!» – «Теперь будете знать, – сказал Баутрук важно, – всякому делу надобно учиться».

Баутрук призвал мужиков из цепи, окружавшей лес, и они отнесли мою добычу на жердях на сборное место. Часов в шесть пополудни подан был сигнал, что охота кончилась. Я побрел тихонько на сборное место и пришел последний. Мне стыдно было показаться на глаза деду с изломанным ружьем, Баутрук предуведомил уже всех о моем несчастном торжестве. Меня встретили с поздравлениями, и я не заметил ни малейшей досады в речах дедушки, и из всего общества он один позволил себе посмеяться над моею схваткою с козлом. «Ты принял его за неприятельского гренадера и поступил с ним, как беспардонный гусар, – сказал дедушка. – Но если б за каждого убитого неприятеля надлежало платить ружьем, то война обошлась бы дорого!» Я молчал и досадовал на себя, но родственники старались меня ободрить и развеселить, в чем скоро и успели.