То, что для Фрунзе было очевидно и ясно, Ваня за горой своей мечты не замечал вовсе. Бывает же, человек видит только свое — в себе, а не совсем и не точно то, что творится вокруг, что существует независимо от его воли. Пора бы, кажется, Ване пошире раскрыть глаза, да и заметить это расхождение.

В одной из деревень, забившихся в лесистую щель между отрогами, всадники соскочили с коней — передохнуть и, разминаясь, ходили перед домиками, темневшими среди белого снега. Вот открылась со скрипом дверь, молодая мать в шароварах и в красной кофте вышла на мороз, неся на руках голенького младенца. «Шар ты мой золотой», — по-турецки ворковала она, вдруг наклонилась и положила голенького на снег. Ваня ахнул:

— Матушки мои!

— Видимо, для нужного дела, — пояснил Фрунзе и поежился.

— Это называется — обиходила!

— Если ребенок не погибнет, то вырастет спартанцем, — проговорил Фрунзе, когда мать, прихватив свое чадо под мышку, скрылась за дверью.

Обычно хладнокровный, Андерс сейчас был тронут:

— Какая выносливость у турок! Дома без печей, а люди живут. Погонщики босиком идут по снегу.

— Да, поразительна выносливость турецкого солдата, и железное у него терпение, — Фрунзе сделал шаг-другой к домику, вернулся. — Мы, хотя и сами повидали кое-какие виды, даже представить себе не могли, как раздет, разут аскер. И все-таки держится! Непреклонность Кемаля — от характера анатолийских крестьян.

— Я и говорю, Михаил Васильевич, удивительный народ! — загорелся Ваня. Подумав, вдруг выпалил: — Как они смеют, эти интервенты, оккупанты — прийти, унижать и унижать, раздевать и без того голых, что по снегу идут босиком. Сами-то одеты! Богатые, сытые, в желтых ботинках, в сукне. Маршируют! Снарядов и патронов на голых людей не жалеют. И султан тоже враг. Живет себе припеваючи во дворце, душа в душу живет с интервентами. Вот его и отшили ангорцы. Так я понимаю?

— Отшили, действительно отшили! — засмеялся Фрунзе.

— Вот и мечтается, чтобы земля здесь к крестьянам-издольщикам отошла, по закону. Кулага мне говорил, что есть депутаты, которые все-таки строят планы кооперации. Я думаю, что крестьянин здесь скоро вздохнет посвободнее.

Ване хотелось, чтобы командующий подтвердил эту надежду. Но Фрунзе, прохаживаясь, только с обычным своим интересом взглянул на Ваню:

— Любопытно! И когда, по-вашему, в какой срок он вздохнет?

— Не могу точно предсказать, — признался Ваня. — А был бы я пророк Мухаммед, то в один день все бы устроил. Ведь земли кругом много. И пустует!

…Фрунзе смотрел на Ваню и думал, что этот красноармеец — весь русский, с его добротой к другим народам, готовностью поделиться с ними последним куском. После победы над Врангелем, тщательно обдумывая и выстраивая единую военную доктрину, Фрунзе видел главной силой Красной Армии таких вот бойцов… Сейчас этот Ваня, одержимый сторонник артели, сам того не ведая, подтверждал тезис Энгельса: российский солдат — крестьянский сын — обладает храбростью, его жизненный опыт учит его держаться спаянно со своими товарищами. Фрунзе помнил фразу: «Полукоммунистическая община в деревне, товарищеская артель в городе…» Жизнь требовала спайки, один и у каши загинет. Этот красноармеец и его отец хотели получить чудодейственную коммуну, и немедленно. Но исторический путь к ней лежал долгий, трудный. Скорые коммуны, недавние, распались.