Томашу Лему в 1986 году было восемнадцать. Из писем Лема этого периода видно, что сын на тот момент ещё не знал, как видит будущее. Он не знал, где учиться (в Польше? в Вене? а может, в Америке? – отец об этом мечтал). До последнего момента, то есть весны 1987 года, не было понятно, будут ли это точные науки или скорее что-то гуманитарное. В письмах к Чепайтису и Роттенштайнеру заметен огромный размах – от промышленного моделирования до истории, от литературоведения до программирования.

Однако если такие темы появляются в письмах, значит, Лем много об этом думал и, вероятно, многократно дискутировал с Томашем. Последний в своих воспоминаниях таких разговоров не описывает, что правда, но, судя по другим, описанным, я могу представить, что это было более-менее так: отец выражает своё мнение касательно того, какой выбор считал правильным, но потом не слушал контраргументов (другое дело, что одним из побочных эффектов общего ухудшения здоровья в Вене были проблемы со слухом – Лем жаловался в письмах, что меняет аппараты, но это не даёт результаты)[465].

Под давлением отца Томаш Лем выбрал тот сценарий, который Станислав Лем считал лучшим для него, – физика в Принстоне. Если бы Станислав Лем мог, как в «Путешествии двадцатом Ийона Тихого» оптимизировать собственную биографию гиперпьютером, то выслал бы учебный пакет себе самому, адресуя его во «Львов, июнь 1939». Томаш на самом деле исполнил мечту Станислава и защитил в США диплом по космологии, но вернулся в Польшу, чтобы работать переводчиком, на что отец отреагировал, дипломатично выражаясь, без энтузиазма.

К счастью, Лемам было куда возвращаться. Благодаря осторожной политике Станислава Лема, который не попросил убежища, открыто не осудил режим, а когда у их паспортов заканчивался срок действия, он прилежно подавал прошение о выдаче новых документов в пээнэровском посольстве, в ПНР им ничего не грозило.

В апреле 1984-го они приехали в страну на Пасхальные праздники[466]. Ничего не случилось, их впустили и выпустили без всяких проблем. Единственной проблемой, которая сопровождала все семейные путешествия Лемов из Вены в Краков, была такса, которую Томаш назвал Протоном, а Барбара – Тупечем. В самолёте с ним была проблема, потому что действовало ограничение веса до десяти килограммов, а Тупеч, как вспоминает Томаш Лем, принадлежал к породе рубенсовских такс. Его кузен Михал Зых изобрёл прекрасный способ решить эту проблему, который состоял в очень быстром расположении пса на весах, чтобы в следующее мгновение с преобаятельнейшей улыбкой и полной уверенностью в голосе заявить стюардессе: «Ровно десять килограммов», но это решение не всегда срабатывало, поскольку Михал не мог всегда путешествовать вместе с Лемами. В поездах проблема, в свою очередь, была такая, что пассажирам, которые ехали транзитом, нельзя было выходить на территории Чехословакии. Тупеча, таким образом, нельзя было вывести на прогулку. «Проводники были не в восторге, когда четвероногий пассажир примерялся сделать свои физиологические дела просто посреди коридора», – пишет Томаш.