Если так было со всеми изобретениями в истории – порохом, паровой машиной, автомобилем, самолётом, – то почему так не должно произойти с интернетом? Лем просчитал – кстати, очень близко к правде, – что нам принесёт компьютерная сеть: новые виды преступности, против которых полиция и закон будут бессильны. Новые средства агрессии между странами, позволяющие парализовать компьютерное оборудование страны так, чтобы не было понятно, откуда произошло нападение. Тотальная глупость, потому что в потоке информационной ерунды будет всё труднее отделить зёрна от плевел.

Лем не считал себя пессимистом, лишь реалистом. Когда сегодня мы читаем его фельетоны второй половины девяностых, то разделяем его точку зрения. Как наивно было ожидание, что именно интернет будет той первой в мире технологией, которая принесёт только благо! Лем, однако, был на тот момент одинок в своих взглядах – не только в Польше, но во всём мире.

Он пытался полемизировать с оптимистами, которые выдвигали, например, такие гипотезы: что благодаря интернету хирург мировой славы из США сможет дистанционно провести операцию где-то в африканской деревне. Лема это не переубеждало, потому что он знал, что ни одна цифровая диагностика не заменит личного контакта врача с пациентом[470].

И был прав! И снова здесь подействовало проклятие Хлориана Теоретия Ляпостола – предупреждения Лема тогда проигнорировали. Его, разумеется, воспринимали как авторитет, но с авторитетами часто на практике получается так, что мы вежливо их слушаем, когда они говорят, а потом поступаем по-своему.

Так же было тогда и со мной. Как и многие представители моего поколения, я тогда смотрел на будущее Польши, мира, технологий и вообще всего с огромным оптимизмом, который сегодня тревожно напоминает оптимизм, с которым Самюэль Лем смотрел на будущее польского Львова в межвоенное время. Понятно, что мне тоже много чего не нравилось, но я верил, что в общем и целом всё идёт в хорошем направлении.

«Осмотр на месте» Лема я (и не только я!) интерпретировал так, словно это была первая версия романа, которую Лем уничтожил в 1979 году. Империя Люзания была для меня простой аллегорией Запада, а потому 1989 год казался мне глобальным триумфом Люзании. Я представил это видение Лему, чем пробудил его протест – он ответил мне словами, мудрость которых я понял намного позже.

Он утверждал, что я упрощаю его роман, потому что Люзания – это не аллегория западных ценностей, а их пародия. «Я хотел показать, что открытое общество не такое уж и открытое, потому что всё в нём решают деньги», – сказал он тогда. И оно ненамного лучше, чем общество, в котором всё решает какой-то диктатор.