Отец позвонил мне сказать, что побеседовал с Монтойей.

— Я напомнил, что всегда был верен ему, трудился не покладая рук и вел его избирательную кампанию, — рассказывал он. — Теперь он должен отплатить мне услугой за услугу и устроить на хорошее место.

Здоровье бывшего сенатора стремительно ухудшалось — провал на выборах сильно сказался на нем. Он продержался на своей должности сорок лет, а теперь вдруг остался один, без поддержки, и стал объектом насмешек на Капитолийском холме.

— Терстон, я ничем не могу тебе помочь, — ответил Монтойя. — Я никому не могу помочь, даже самому себе. Если помнишь, я и так постарался ради тебя, когда ввел в состав комитета. Мы проиграли. Теперь выкручивайся сам.

Я услышал, как отец ударил кулаком по столу.

— Что за трусливый, увертливый подонок! — воскликнул он.

— Что ты собираешься делать? — спросил я.

— А что, по-твоему, я должен делать? Я собираюсь прикончить этого ублюдка, и ты мне в этом поможешь.

Он бросил трубку.

Мне немедленно вспомнилась Западная Виргиния, и я весь покрылся потом. Откинувшись на спинку стула, я сделал несколько глубоких вдохов, чтобы немного успокоиться. В таком состоянии отец был способен на что угодно. Но вряд ли ему удастся осуществить свой опасный замысел без сообщника и без алиби — в моем лице, — поэтому я решил ничего не предпринимать, если он сам не поднимет этот вопрос.

Как-то после обеда, несколько дней спустя, я вернулся на работу после короткой отлучки и услышал, что у меня звонит телефон.

— Где ты шлялся? — рявкнул отец. — Ты вообще бываешь на месте?

Проигнорировав его слова, я спросил:

— Что случилось?

— Встречаемся в субботу утром, в семь часов, возле кафе «Айхоп» на Ривердейл-роуд. Ты понял, о каком кафе речь?

— Да, — ответил я.

Отец снова бросил трубку.

Я застонал. Ясно, что речь пойдет о Монтойе.