По сути, единственным наследником и распорядителем рукописей в этом завещании провозглашался Чертков. Жене отводилась скромная роль помощницы и посредницы в передаче ему всех рукописей мужа. Но за ней еще оставались литературные права на сочинения, созданные до 1881 года.

Это письмо было написано Толстым под давлением Черткова. Он хотел угодить духовному другу, но делать это было тягостно. Тягостно настолько, что во втором письме, которое Чертков спрятал и хранил у сына под грифом «секретно» (оно было напечатано лишь в 1961 году!), Толстой писал: «Не скрою от Вас, любезный друг Владимир Григорьевич, что Ваше письмо с Бриггсом было мне неприятно… Неприятно мне не то, что дело идет о моей смерти, о ничтожных моих бумагах, которым приписывается ложная важность, а неприятно то, что тут есть какое-то обязательство, насилие, недоверие, недоброта к людям. И мне, я не знаю как, чувствуется втягивание меня в неприязненность, в делание чего-то, что может вызвать зло. Я написал свои ответы на Ваши вопросы и посылаю. Но если Вы напишете мне, что Вы их разорвали, сожгли, то мне будет очень приятно».

Чертков это опасное для него письмо спрятал… Уничтожить рукопись учителя было выше его сил.

Позиция Толстого вызывает противоречивые чувства. Он оставляет вопрос о судьбе своих рукописей на совести других людей, вместо того чтобы твердо решить его самому, так же, как он решил вопрос о своем имуществе, собрав семью и объявив свое решение. Он поступает по принципу непротивления и при этом фактически идет на поводу у Черткова, хотя это ему крайне досадно.

Ведь он имел полную возможность решить этот вопрос раз и навсегда, оставив за женой права на старые произведения, а за Чертковым — на новые. В создании старых помогала жена, о новых не узнал бы весь мир без Черткова. Конечно, такое «двоевластие» выглядело бы странно. Но, может быть, именно это заставило бы две враждебные стороны помириться. Не издавать же два разных собрания сочинений.

Третье завещание Толстого было продиктовано секретарю Н. Н. Гусеву, опять как запись в дневнике, 11 августа 1908 года. За две недели до своего восьмидесятилетнего юбилея Толстой тяжело заболел. Отказали ноги, и он был прикован к креслу-каталке. Думая, что умирает, он решил еще раз отредактировать свою предсмертную волю.

«Во-первых, хорошо бы, если бы наследники отдали все мои писания в общее пользование; если уж не это, то непременно всё народное, как то: “Азбуки”, “Книги для чтения”. Второе, хотя это из пустяков пустяки, то, чтобы никаких не совершали обрядов при закопании в землю моего тела. Деревянный гроб, и кто хочет, снесет или свезет в Заказ против оврага, на место зеленой палочки. По крайней мере, есть повод выбрать то или иное место».