В середине дня он возвращался в приют совершенно обессиленным, набрав в результате всех мучений жалкие пятьдесят злотых да получив обещание какого-нибудь благотворителя жертвовать пять злотых в месяц. А кормить нужно двести человек. После обеда он, не раздеваясь, падает на кровать — отдохнуть час-другой. Когда кончилась водка, он разводил спирт в равном объеме воды. Пять рюмок такого напитка и леденец давали ему «душевный подъем», блаженное ощущение усталости без ломоты в ногах, боли в глазах и мучительного жжения в мошонке. Он наслаждался «чувством умиротворения, тишиной, безопасностью». Увидев Корчака в таком положении, случайно зашедший в комнату человек тут же уходил. Правда, «безмятежность» его могла нарушить Стефа, забежавшая с «очередной новостью или проблемой, требующей неотложного решения».

Как врач, Корчак хорошо понимал, что его усталость и апатия были симптомами недостаточного питания — он получал не более восьмисот калорий в день. По ночам, пытаясь заснуть, он ощущал острый голод. В прошлом он никогда не думал о еде, а сейчас, лежа в постели, вызывал в своем воображении различные блюда, которые мог бы съесть с наслаждением: сочную малину из сада тетушки Магды, гречневую кашу, которую так любил его отец, рубец, который он ел в Киеве, почки, которые пробовал в Париже, пропитанные уксусом палестинские кушанья. Особенно утешительными были мысли о шампанском (которое пил лишь трижды за свою жизнь) с сухим печеньем — такое ему давали в детстве, когда он болел. Всплывало в памяти мороженое, которое ему запрещала мама, и красное вино.

Иногда он сочинял себе меню:

Как насчет рыбы в соусе тартар? Может быть, венский шницель? Пате и кролик, маринованный в малаге, с красной капустой? Нет! Тысячу раз нет! Но почему? Странный вопрос. Еда — это работа, а я устал.

Как насчет рыбы в соусе тартар?

Может быть, венский шницель?

Пате и кролик, маринованный в малаге, с красной капустой?

Нет! Тысячу раз нет!

Но почему?

Странный вопрос. Еда — это работа, а я устал.

Брать на себя больше, чем в человеческих силах, — таков был его способ духовного сопротивления. Он полагал, что преодолеет все, если будет поддерживать привычный порядок в своем приюте, ежедневный принятый ритуал. Возможно, война, в конце концов, закончится поражением немцев. А до тех пор забота о том, чтобы дети были активны, не заболели тифом или туберкулезом, чтобы в приюте не пришлось проводить дезинфекцию, составляла смысл его жизни, изгоняла мысли о смерти; в этом заключалась борьба добра со злом.