— Не исключено, когда речь идет о гениях.

— Ну, а как мыслитель он из себя что-то представляет? Помнишь, как в школе учительница издевалась над его умственным инфантилизмом? Непротивление злу насилием. Рисовые котлетки. Опрощение…

— Фрагменты его учения были умело использованы Ганди для освобождения Индии, но, в целом, оно давно уже сдано человечеством в архив и вряд ли будет оттуда востребовано. Гордыней самоуничижения пронизана проповедь этого великого лукавца. Все нужно выбросить на мусорную свалку: литературу, науку, искусство, государственность, собственность. Человечество должно оскопить себя духовно — и тогда наступит Царство Божие на земле. А почему, собственно?

— Ну и черт с ним, с его учением. Зато как художник он неуязвим. А его побег отсюда в смерть разве не достойнейшее завершение жизни?

— Да, смерть Толстого — это последнее из его великих творений. Ни одно из великих своих творений не шлифовал он с такой тщательностью. Ни один замысел не обдумывал так всесторонне и основательно. И все же есть в этой медленной агонии на глазах у всего мира нечто помпезное, театральное, смущающее душу.

Юрий Карлович Граузе, один из умнейших людей, которых я знал, однажды разыграл на тему ухода Толстого целую художественную импровизацию.

Поздняя осень. Ночь… Не выносящая холода Софья Андреевна велела жарко натопить, и в спальне Толстых в Ясной Поляне — душно. Старик кряхтит. Ему не спится. Он пытается вспомнить, где хранит свои дневники. Значит так: тот, который для Софьи Андреевны, — в письменном столе. Дневник для Черткова — в нише за зеркальным трюмо. А тот, который для себя, — в старом сапоге, в портянке.

Немного помаявшись, будит жену.

— Софушка, а Софушка, а кто лучше пишет — я или Достоевский?

— Ты, Левушка, ты родной, — спросонья бормочет Софья Андреевна. — Только не буди меня больше и сам спи.

Лев Николаевич влез в шлепанцы, сходил в туалет и, вернувшись, вновь принялся тормошить благоверную.

— Софушка, а Софушка!

— Ну, чего опять, горе мое?

— А кто талантливее, я или Шекспир?

— Ты, Левушка, ты драгоценный, ты всех талантливее и умнее. Только дай спать, ради бога. Ни днем от тебя покоя, ни ночью.

Лев Николаевич сходил, проверил, на месте ли дневники. Потом опять:

— Софушка, а Софушка!

— А? Чего?

— А кто гениальнее, я или Исус Христос?

— Ты, старая образина! Ты всех гениальнее! Скотина бесчувственная! Только дай же поспать, наконец!