— Ах, вот как ты заговорила, старая ведьма! Раз так, то я ухожу! Эй! Люди! Запрягать сейчас!

— Такие анекдоты, — сказал Арик, — сочиняют обычно циничные журналисты вроде тебя. Но какой-то шарм в этом есть.

Тучи неожиданно сгустились, и деревья стали наливаться чернотой, словно впитывали ее из них. Ветер приобрел порывистую резкость. Едва мы успели дойти до машины, как разверзлись хляби.

* * *

Последние дни в Москве оказались гораздо менее суетливыми. Теперь я много времени проводил в кафе на Арбате, предаваясь мыслям случайным и праздным, но поскольку этим без помех можно заниматься и в Иерусалиме, мне стало ясно, что пора возвращаться. Москва больше ничего не могла мне дать.

Для того чтобы получить интуитивное представление о незнакомом городе, достаточно пожить в нем три-четыре дня. Только не нужно выяснять, куда ведут улицы, по которым ходишь, и в какой-то момент, при незначительном усилии воображения, они превратятся в туннели фантастического мира с гигантскими, постоянно меняющимися фресками.

— Мне по душе лишь светящиеся гирлянды деревьев ночной Москвы, — сказала дочка известной нашей писательницы, пригласившей меня на ужин в один из моих последних московских вечеров. И добавила с наивной бесхитростностью девочки-подростка:

— А вообще-то я не люблю этот город, и очень хочу, чтобы мамина служба тут как можно скорее закончилась, и мы вернулись домой.

— Почему?

— Потому что прогнило здесь все изнутри.

Пораженный категоричностью этого диагноза, я подумал, что в интеллектуальных семьях редко встречается полная гармония.

Ее матери здесь нравится. Бродя по московским книжным разломам, я радовался ее успеху. Нет ни одного мало-мальски солидного издательства, которое не выпустило бы хотя бы одну ее книгу. У человека талантливого всегда найдутся завистники и недоброжелатели. Ее упрекают в том, что она в карикатурном виде изображает людей весьма достойных. На самом же деле, речь идет скорее о дружеских шаржах, о легком, хоть и выразительном утрировании, о живых искрометных диалогах. Ее боятся, потому что люди не любят выглядеть смешными. Ее же хищное око, как самая чувствительная фотопленка, фиксирует все их черты, в том числе и смешные. Ей чужды фальшь и расплывчатость. Думаю, она сама иногда тяготится этой стороной своего дара. Но она — настоящий писатель, — и этим все сказано.

Возвращаясь из ее гостеприимного московского дома, в подземке на переходе увидел я сгорбленную сухонькую старушку. У ног — кошелочка. В руке — плакатик с надписью: КУПИТЕ МОИ СТИХИ. Равнодушно скользнув по ней взглядом, я прошел мимо, но почти сразу же вернулся. На морщинистом ее лице выделялись неестественно огромные, хоть и выцветшие уже синие глаза. Я взял в руки маленькую книжечку — и мне сразу стало трудно дышать. Показалось вдруг, что где-то лопнула струна со щемящим пронзительным звуком. С обложки на меня смотрела молодая женщина с лицом необычайной тонкости, совершенно не сознающая силы своего бессознательного очарования. Жизнь можно потратить на поиски такой женщины.