Что делать? Может быть, обратиться за помощью к Ю. Б. Харитону? Нет, это было бы бесполезным шагом, все равно что жаловаться бабушке на каверзы ее любимых внуков. Как это ни печально, я к тому времени уже ощущал на себе проявления своеобразной лукавости академика. В отношении моих обращений и просьб он был очень необязателен.

Находясь в безвыходном положении, я решил связаться по телефону прямо с директором, хотя и не надеялся, что он помнит меня и мне удастся с ним переговорить. Но секретарь сразу же соединила нас. Извинившись за чрезмерную смелость, волнуясь, я представился Борису Глебовичу и в кратких словах объяснил ситуацию. Борис Глебович очень внимательно выслушал меня, кое-что переспросил и сказал, что постарается помочь нам. Помню, как я обрадовался тогда, что столь большой и занятый делами человек так серьезно воспринял наши заботы. Помощь последовала незамедлительно. Уж не знаю, какие меры принял Борис Глебович, но действие их оказалось магическим. Безобразия в отношении счета наших задач прекратились. По глухой и долго державшейся неприязни виновников нашей обструкции было заметно, что перепало им нешуточно. Один из них, желчный человек, как-то даже выговаривал мне за “донос”. Наверное, под влиянием досады он не хотел понять разницу между вынужденной жалобой и доносом».

Несомненно, имели место и другие случаи, подобные рассказанному выше. Это означало, что в институте были сотрудники, и наверняка достаточно влиятельные, которых не устраивал стиль работы Музрукова. Это подтверждает еще один фрагмент из воспоминаний В. Ф. Колесова: «Твердая рука Бориса Глебовича, его требовательность в отношении фактического выполнения плановых позиций, его справедливость, по-видимому, не всем нравились. В начале 1960-х годов группа ученых предприятия, недовольных директором, направила письмо в министерство. Не знаю, о чем было то письмо, кто его инициировал и кто подписывал, я не допытывался об этом. Слышал я о письме от В. А. Давиденко осенью 1964 года. Он очень раскаивался в том, что по легкомыслию присоединился к группе, подписавшей письмо, чувствовал себя крайне виноватым перед Борисом Глебовичем. С горечью говорил о том же, как он выразился, “состряпанном” письме и летом 1975 года.

Мне неизвестно, насколько важным было письмо по существу содержания. Но легко представляю, как болезненно могло оно отразиться на Борисе Глебовиче в условиях устойчиво недружественного отношения к нему тогдашнего министра Е. П. Славского».

Какие бы тучи ни омрачали порой горизонты производственных отношений директора ВНИИЭФ с его сотрудниками, они в целом складывались конструктивно и успешно. В своих воспоминаниях Г. А. Соснин пишет: «В период, когда Борис Глебович руководил нашим институтом, в нем происходил процесс перехода от разработки собственно зарядов по различным физическим схемам к созданию системы ядерного вооружения, то есть к разработке зарядов под конкретные носители. Тогда путевку в жизнь получили заряды, обладающие уникальными качествами и ставшие основой для последующих разработок. В процессе их создания были развиты новые теоретические идеи, проведены уникальные эксперименты, выполнены конструкторские изобретения, освоены технологические новации. В этой огромной работе велики были роль Музрукова, его организаторские способности и непосредственное участие в творческом процессе».