Сестра Клавдия превосходно пела, даже сама Русланова ценила ее пение. У нее было двое детей, дочь Люся, к счастью, жива, сын умер. С братом Матвеем, младшим (о его сыне и внуке рассказала выше), Саша Косарев был очень дружен, всегда интересовался его семьей, они часто проводили время все вместе.

Видимо, эта дружба через годы перешла на следующие поколения, мама моя очень любила своего двоюродного брата Александра Матвеевича, я — его сына Васю.

Сейчас очень дружим с его вдовой Валентиной Павловной Косаревой. А вот со старшим братом Михаилом у деда произошла размолвка. Тот оставил семью — жену с двумя сыновьями, и Саша не мог ему этого простить, даже отношения прервал. И это при том, что все они, Косаревы, были сплочены, детство у пятерых братьев и сестер было несладкое. А потом жизнь, прерванная на долгие годы разлукой, оторвала несколько бабушку мою от сестер мужа, к сожалению, конечно.

Эпилог

Эпилог

Иногда мне кажется, что я иду, невидимая, из другого времени, из другой страны по мрачному, полуосвещенному коридору военной тюрьмы вслед за последним конвоем, что ведет моего деда на расстрел.

Он уже знает, что его обманули.

Он шаркает по коридору, бывший молодой цветущий мужчина 35 лет, которого НКВД превратил почти в старика. И какой-нибудь паренек, надзиратель с наганом, комсомолец, отлично знающий Косарева по портретам, на прощание угощает его папиросой.

Для меня и моих близких, наверное, никогда не сгустится мрак Лефортова образца тридцать девятого года. И всегда в конце коридора будет тлеть огонек последней папиросы в жизни Косарева…

Так что пока мы все живы и помним, нам будет светить этот огонек памяти.

Я убеждена, что мой дед не плакал, не молил о пощаде, не падал на колени, выкрикивая здравицы в честь Сталина, — он принял смерть достойно. Наверное, будучи уверен в том, что имя его будет вписано в историю страны.

Останется в энциклопедиях, тысячах книг, кинофильмах, мемуарах современников.

Даже если бы у меня была возможность узнать о последних минутах жизни Косарева 23 февраля 1939 года, я бы вряд ли захотела этого.

Не у кого больше узнавать, нет больше в живых никого — ни свидетелей, ни жертв, ни палачей.

Если, конечно, не поискать в архиве Федеральной службы безопасности. У людей, которые до сих пор называют себя «чекистами». Славят Дзержинского. Жалеют, что вместо железного истукана, которого сдернули тросами с постамента в девяносто первом, лежит Соловецкий камень. Считают себя наследниками ВЧК-ГПУ-НКВДМГБ-КГБ. То есть всей той системы, которая ставила себя над правительством и правящей партией и загнала в состояние страха миллионы людей.