В воскресенье дело приняло совсем плохой оборот. Сокол выпал из реальности, замкнулся, курил без остановки на койке в камере — дым моментально засекла Аглая, дежурившая в дневную смену. Картина психоза была очевидна, но Аглая, видимо, имела что-то против Суржика и записала в «преступники» его.

Что произошло ночью, уже утром рассказывал Боря Гончаров. Он закосил вечернюю таблетку аминазина и не спал, всех прочих нейролептики выбили так, что мы пропустили целую античную трагедию. Оказалось, что Сокол на прогулке вытащил из забора кривой ржавый гвоздь и ночью принялся ковырять им вену.

Кожу на руке от порвал, но воткнуть гвоздь в вену никак не получалось — она ускользала. Тогда Сокол принялся этим гвоздем тянуть вену наружу в расчете, что она сама порвется. Вена вылезала, как червяк, но никак не рвалась. Боря многое видел в жизни, но тут и у него сдали нервы — он наорал на Сокола, чтобы тот прекратил.

Бесполезно. Сокол уже ничего не понимал и не слышал. Тогда Боря все же начал барабанить в дверь. Пока санитар проснулся и добрел до камеры, койка уже вся была в крови — хоть вена и оставалась цела.

Сокола быстро связали, отобрали гвоздь и отправили в строгую палату на вязки. Сейчас его койка стояла голая — окровавленный матрас и белье забрали утром. Только на стене еще виднелись брызги крови.

Попытки суицида в СПБ случались довольно часто, примерно каждый месяц. Кто-то пытался повеситься — на коленях, разорвав простыню и приладив ее к койке. Кто-то находил кусок стекла или любой другой острый предмет и резал вены. Все это вовремя пресекалось и заканчивалось недельным лежанием на вязках под аминазином с галоперидолом — после чего сам неудавшийся самоубийца уже не помнил, что и зачем он совершил.

Убить себя пытались от невыносимых доз нейролептиков, от безнадежности существования без перспективы свободы, ну, и просто это делали психи.

Единственным более-менее надежным способом покончить с собой и всем этим был самый болезненный. Наглотаться какой-нибудь острой металлической гадости — так, чтобы и после операции не оставалось шансов выжить. Еще в бытность мою в Первом отделении какой-то якут из камеры № 11 заглотил много мелких кусков проволоки от сетки матраса. Попал в больничку, проволоку вынули — и снова вернули в строгую камеру, но уже на вязки.

— Был мужик, которому удалось, — рассказывал Гончаров. — Тот нажрался всего подряд: проволоки, ломаных ложек и еще стекла — на десерт, наверное. Разрезали, зашили, но все равно дал дуба.

Суржик сильно кипятился, вышагивая по проходу.