Еще в зоне он познакомился с баптистами, сидевшими кто за отказ от службы в армии, кто за проповедь. Вместе с ними в зоне читал Евангелие, став истовым христианином — хотя, как часто в народе, стал исповедовать какую-то свою, внеконфессиональную, версию христианства, более близкую к учению Льва Толстого.

Из принципа Бородин отказался идти служить в армию. В прокуратуре ему угрожали статьей — конечно, без результата. Поняв, что Бородина не согнуть, от него отстали.

Зарабатывал Бородин, как и все в Черниговке, сбором женьшеня — пока тот еще водился в тайге, — потом лимонника. Чисто случайно попал в поле зрения КГБ. Рядом с селом находилась база ВВС, местные водились с летчиками — в смысле вместе пили. Бородин не пил, но тоже был не прочь пообщаться — пока один из летчиков, Виктор Беленко, не улетел на своем истребителе МИГ в Японию (откуда попал в США).

Третье главное управление КГБ — военная контрразведка — взялось за работу серьезно. Допросили 116 сослуживцев и родственников Беленко, заодно и всех прочих, кто когда-либо его видел. За прокол контрразведки с офицеров посыпались погоны, пившие с ними мужики села Черниговки попали под «профилактику».

Ну, а в мае 1980 года в селе собрали бригаду, которой пообещали хорошие деньги — по 250 рублей за расчистку участка тайги. Когда работа была выполнена, то оказалось, что никто больше ста рублей не получил. Мужики отказались брать деньги, и на улице начался стихийный бунт.

Тут же появилась милиция, Бородина, как самого громкого, выхватили из толпы и надели на него наручники. Мужики Бородина отбили, он расколол наручники о кирпич и забрался на трубу соседней котельной, откуда принялся вещать — о политике, положении рабочих, войне в Афганистане и преследовании инакомыслящих. Радиоголоса он слушал, так что тему знал хорошо.

Милиция не могла придумать, что делать, вызвали пожарных, которые тоже ничего сделать не смогли — наверное, потому что не очень старались. Наконец, под угрозой брандспойта — который смыл бы его сразу на землю — Бородин спустился вниз.

Ему снова дали уголовную статью — «хулиганство», — но отправился он уже не в лагерь, а в СПБ.

В наших теологических беседах с Бородиным я нащупал ту точку, где царапало меня со времени бутырского общения с Толей Ададуровым. Я догадался, что Истина, Красота и Справедливость, обычно именуемая «Добро», не могут происходить из этого мира и не могут существовать сами по себе. В этом мире существовали только загаженные толчки, грубость, насилие и пытки.

У правильного и прекрасного должен быть внеземной источник, и это мог быть только Бог — ну, или нечто имперсональное, ибо антропоморфный Бог все-таки незаконное упрощение. Должен был существовать мир, который и задавал смысл нашему поведению, странному с точки зрения этого мира. На нашем языке этому другому миру не было названия — но он существовал.