Далее уже с одним санитаром мы отправились за ворота СПБ. На вахте всех снова посадили в странный предбанник, где два года назад вместе с другими зэками мы ожидали допуска в ад. По привычке все сразу расположились надолго, но не пробыли там и пяти минут. Время неожиданно полетело быстро. Одного за другим — уже бывших — зэков проводили через вахту со стандартными «Фамилия, имя, отчество? Год рождения? Статья?»

За спиной хлопает дверь. Свобода.

Еще нет. Всех усадили в среднего размера автобус, предназначенный для сотрудников. Здесь уже сидели сопровождающие — медсестры СПБ, которые должны были довезти нас до места и сдать в психбольницы.

Аэропорт оказался маленьким и типично советским. Какой-то ржавый турникет на входе, пол был неровно уложен грязной плиткой — с улицы люди приносили снег, который тут же превращался в мокрую грязь.

Все время не оставляло чувство чего-то необычного в поле зрения, но это была не толпа, не аэропорт и даже не женщины. Потом догадался — дети. Все три года я не видел детей.

В самолете уже не юная стюардесса, обернутая серым пуховым платком на бедрах, разносила на подносе кислые леденцы. Пассажиры зачем-то набирали их горстями — ну, да, а почему бы и нет, если бесплатно?

Самолет покатился по взлетной площадке, поревел и взлетел. Прощай, Благовещенск, тебя я больше не увижу.

Сопровождавшей оказалась вроде бы незнакомая медсестра из Второго отделения. Возможно, она была всего года на три — четыре меня старше. Проснувшись утром под Красноярском, я все же вспомнил, где ее видел. Это была «любовь» Астраханцева из Пятого отделения — незаслуженно пострадавшая от его любовных пассов Джульетта.

Джульетта вела себя сначала довольно скованно — что было неудивительно. Вероятно, она получила некие строгие инструкции. Периодически просыпаясь в полете, я всякий раз видел ее недреманое око.

В Красноярске нам предстояла пересадка, причем долгая — до самого вечера. Позавтракали в кафе аэропорта, и никто никогда в аэропорту Емельяново не ел с таким аппетитом сосиски с засохшей гречневой кашей, как я.

Допивая чуть теплый растворимый кофе из граненого стакана, вспомнил деталь освобождения из Владимирской тюрьмы Юлия Даниэля. Тот попросил остановить машину у придорожной забегаловки выпить кофе и, отпив глоток, сказал:

— Вкус свободы.

Интуиция поэта не подвела — тот горько-кислый вкус дешевого растворимого кофе был вкусом нашей свободы. Сам Даниэль испил ее до дна: свою следующую жизнь он провел в тусклом городишке Тарусе, не имея права жить в Москве.

Да, это была почти свобода. Никаких «руки за спину», или «встать лицом к стене». К полудню Джульетта заскучала и предложила пройти прогуляться по сосновой роще возле аэропорта. Я бросил сумку в зале ожидания, мы пошли гулять по снежным тропинкам среди высоких деревьев. Если бы кто-нибудь посмотрел со стороны, то, наверное, подумал бы, что гуляет влюбленная парочка — на самом деле по лесу в одиночестве бродили медсестра психбольницы и особо опасный сумасшедший.