Я прекратил внутренние диалоги с Любаней, которые шли в голове постоянно с самого дня ареста. Я остался один. И сегодня больше внимания уделял тому, как шить.

По дороге в столовку меня «выступал» из окна Пятого отделения Саша Тельнов. Это был странный и не очень приятный тип — кажется, сирота, который провел полжизни в психбольницах и сидел не совсем понятно за что. Тельнов был высок и худ, как цапля. Для полного сходства на прогулках он еще сгибал шею.

Патологически худой, с птичьим лицом, Тельнов выглядел очень нездоровым, хотя ничем вроде и не болел — если не считать болезнью побочки от нейролептиков. Сейчас он вообще напоминал зомби — совсем серый и еще более тощий. Даже в отделении Тельнов кутался в бушлат.

Тельнов просунул мне в форточку ксиву, где излагалась странная история. Оказалось, что примерно месяц назад по его инициативе еще четверо зэков написали письмо Патриарху всея Руси Пимену с жалобами на пытки нейролептиками. Странно, что среди них был и матерый уголовник Борода. Правда, про Бороду уже говорили, что у него то ли «поехала крыша», то ли, наоборот, он взялся за ум. Стал поститься, попросил кого-то написать ему молитву и молился каждый день утром и вечером, не забывая при этом, как и раньше, обирать сокамерников, но уже более милосердно.

Неизвестно, передали письмо в КГБ сразу из Патриархии или же отправили назад в Благовещенск, но в Пятом отделении начальник Шпак допросил по очереди всех подписантов — они имели глупость указать свои фамилии — и задал только один вопрос: «Через кого из санитаров передали письмо?»

Естественно, зэки «ничего не знали», после чего Шпак уложил всех на вязки и объявил, что будут получать сульфозин и галоперидол до того дня, пока не скажут. Через неделю кто-то сдался — и его даже нельзя осудить, ибо после такого человек не только не понимает, что правильно и что нет, но и как его зовут.

На прогулке Бородин подтвердил историю. Выяснилось, что уголовники устроили акцию «сепаратно» и так, что о ней никто не знал — пусть политзэкам доверять они бы и могли. Впрочем, Бородин в любом случае не стал бы подписывать письмо. Его крестьянская смекалка подсказывала, что писать в Патриархию — то же, что писать явку с повинной в КГБ.

На всякий случай во дворике мы с Бородиным обнялись на прощание — если завтра меня уже там не будет[91].

Прошла прогулка, за ней и ужин, наступил вечер — а кто выиграл счастливый билет, было не известно.

Могли освободить Васю Мовчана — то есть Вася уходил точно. Зоя Ивановна что-то знала, и Вася явно по этой причине надолго завис у нее в процедурке. Последнее свидание проходило в экзотическом орнаменте из разноцветных таблеток, которые влюбленная лейтенант МВД раскладывала зэкам, и под звук кипения шприцов. Перед уходом, уже по-зимнему одетая, Зоя остановилась у двери и несколько секунд сквозь сетку глядела на дремлющего Васю. Что там было в щелочках заплывших глаз, с расстояния не читалось.