Одним из первых Берия заговорил и «о культе личности Сталина». Да, это известный парадокс: человек, который одним из первых закладывал этот культ, первым же на него и ополчился. Что ж, вновь повторимся: такова наша история. Он первым, уже на похоронах генсека, отказался от вождистской риторики. По его инициативе периодическая печать прекратила прежние безудержные славословия в адрес вождя.

Каганович с трибуны июльского пленума негодовал: «Начал он атаку на партию с атаки на Сталина… Он оскорблял, изображал Сталина самыми неприятными, оскорбительными словами. И все это подносилось под видом того, что нам нужно жить теперь по-новому. Надо сказать, что кое-чего он добился. Сталин постепенно стал сходить со страниц печати»[317].

Осуждая эти действия, члены высшего руководства, по крайней мере не все из них, были искренни. Ведь через короткий промежуток времени Хрущев сам развернул критику культа личности Сталина, и это записывалось ему в заслугу. Усилия же Берии в этом направлении расценивались как все то же покушение на «монолитное» организационное и идейное единство партии и ее руководства.

Его особая позиция по послевоенному устройству Германии, путям разрешения кризиса в советско-югославских отношениях и другим вопросам внешней политики стала еще одним сильнейшим раздражителем для членов послесталинского руководства.

По информации заграничных резидентур МВД, Берия хорошо знал, насколько провальным оказался избранный в ГДР курс на ускоренное, форсированное строительство социализма. Население голосовало против в буквальном слове ногами: только в январе 1951 — апреле 1953 гг. в Западную Германию бежали 450 тысяч человек, в том числе многие тысячи коммунистов. В Москве становилось все более очевидным, что без советских штыков режим рано или поздно рухнет.

В конце мая 1953 г. Молотов как министр иностранных дел вынес вопрос о положении в ГДР на заседание президиума Совета министров СССР. Суть его предложения состояла в том, чтобы не проводить там форсированную политику строительства социализма.

Взявший слово Берия не просто возразил против акцента на прилагательное «форсированный», но и в целом оценил курс на строительство социализма в ГДР как ошибочный. По его мнению, гораздо важнее для СССР иметь единую мирную Германию, даже с буржуазным строем. В этом случае она выступала бы естественным союзником Советского Союза в борьбе против американского экспансионизма в Западной Европе.

Разразившееся уже в июне самое настоящее восстание в Берлине, Ростоке, Лейпциге и других городах, которое удалось подавить только силой, показало, кто из участников того обсуждения был дальновиднее. Граница между Западной и Восточной Германией на десятилетия стала не только «передовым рубежом социализма», но и источником постоянной международной напряженности. А Западная Германия, в отличие, скажем, от Франции, оказалась надежно прикованной, как любили выражаться партийные публицисты, к колеснице американского империализма.