Берия попытался нормализовать также отношения с Югославией, испорченные из-за резкой реакции Сталина на отказ Тито идти в фарватере советской политики. После смерти советского диктатора мало что изменилось: югославские руководители по-прежнему рассматривались как наймиты англо-американского империализма. Говоря словами Молотова, «было решено установить с Югославией такие же отношения, как и с другими буржуазными государствами, связанными с Североатлантическим агрессивным блоком: послы, официальные телеграммы, деловые встречи и пр.».

Берия же, используя возможности подчиненных спецслужб, сделал попытку продвинуться значительно дальше. Он вступил в конфиденциальную переписку с А. Ранковичем — заместителем председателя Союзного исполнительного веча Югославии. Позднее следствие приобщило к делу Берия записку, приготовленную для специального эмиссара, отправлявшегося в Белград: «Пользуюсь случаем, чтобы передать Вам, товарищ Ранкович, большой привет от товарища Берия, который хорошо помнит Вас. Товарищ Берия поручил мне сообщить лично Вам строго конфиденциально, что он и его друзья стоят за необходимость коренного пересмотра и улучшения взаимоотношений обеих стран. В связи с этим товарищ Берия просил Вас лично информировать об этом товарища Тито, и если Вы и товарищ Тито разделяете эту точку зрения, то было бы целесообразно организовать конфиденциальную встречу особо на то уполномоченных лиц. Встречу можно было бы провести в Москве, но если Вы считаете это почему-либо неприемлемым, то и в Белграде. Товарищ Берия выразил уверенность в том, что об этом разговоре, кроме Вас и товарища Тито, никому не станет известно». Арест помешал реализации задуманного.

«Но разве не ясно, — вопрошал на пленуме по этому поводу Молотов, — что означает эта попытка Берия сговориться с Ранковичем и Тито, которые ведут себя как враги Советского Союза? Разве не ясно, что это письмо, составленное Берия втайне от настоящего Правительства, было еще одной наглой попыткой ударить в спину Советского государства и оказать прямую услугу империалистическому лагерю? Одного этого факта было бы достаточно, чтобы сделать вывод: Берия — агент чужого лагеря, агент классового врага».

«Берия безусловно был связан с международной империалистической разведкой как крупный их агент и шпион… — вторил Каганович. — Это линия агента империализма, выполнявшего заказ международных держав — предать нашу Родину в руки империалистов».

Еще одним аргументом в устах членов Президиума ЦК КПСС, обвинявших Берию в намерениях взгромоздиться над партией, стали его шаги в сфере национальной политики. В конце мая 1953 г. по представленным им материалам Президиум ЦК принял постановления «О политическом и хозяйственном состоянии западных областей Украинской ССР» и «О положении в Литовской ССР». В них признавалось, что политическое положение в регионах, лишь накануне Великой Отечественной войны вошедших в состав СССР, оставалось неудовлетворительным. Главное — там нелегально продолжало действовать националистическое движение. С подачи Берии партийные и советские органы обвинялись в увлечении такими формами борьбы с подпольем, как массовые репрессии и чекистско-войсковые операции. С 1944 г. в западных областях Украины разным видам репрессий подверглось до 500 тысяч человек, в Литве — более 270 тысяч, то есть 10 процентов населения.