Вот так! Тридцать лет проработал бок о бок — никаких сомнений, но вот послушал товарища Маленкова и иже с ним — и всё тогда стало ясно. Что же это за чекист, который не мог распознать «врага народа»?!

Берию расстреляли 23 декабря 1953 года. В тот же самый день расстреляли и Всеволода Николаевича Меркулова, а также известных нам Владимира Георгиевича Деканозова, Богдана Захаровича Кобулова и ещё нескольких высокопоставленных «сподвижников», имена которых в этой книге не упоминались...

И только через год, 19 декабря 1954 года, причём именно в тот самый день, когда отмечают свой праздник военные контрразведчики, Военной коллегией Верховного Суда СССР был приговорён к расстрелу и расстрелян Виктор Семёнович Абакумов, бессменный и единственный руководитель контрразведки «Смерш».

Нечастного же Амаяка Захаровича Кобулова расстреляли 26 февраля 1955 года. Почему мы пишем «несчастного»? Вроде бы, мягко говоря, особой симпатии он у нас не вызывал. Но если прочитать его прошение о помиловании... нет, это так оно только названо, а как его по-настоящему назвать, мы просто не знаем... Мы предлагаем читателю заключительный фрагмент этого человеческого документа, написанного 9 ноября 1954 года. Впереди у «Захара» было ещё три с половиной месяца жизни. Но какой жизни?!

«...Несколько слов личного порядка. Сегодня исполнилось ровно 500 дней (пятьсот), как я нахожусь под стражей в одиночном заключении. 40 (сорок!) дней жду каждую минуту, каждую секунду — смерти. Сорок дней и сорок ночей при каждом каком-либо шорохе или шуме шагов в коридоре, мне кажется, что идут за мной и уже должны взять на смертную казнь. Трудно описать пером те испытания, которым я подвергаюсь. Они, эти испытания и переживания, достойны перу такого гения, как Достоевский. Особенно тяжело было 7 и 8 ноября, когда весь советский народ ликует, всё прогрессивное человечество отмечает Великий Праздник, а ты сидишь за железной решёткой, в каменном мешке, не чувствуя за собой никакой вины, оторванный от семьи, от несчастных своих детей...

Камера, в которую меня поместили после смертного приговора, почти лишена естественного света, из неё даже небо не просматривается; за эти сорок дней я не дышал свежим воздухом, меня за это время не выводили никуда, уборная в самой камере, стоит невыносимое зловоние... За что я подвергаюсь этим моральным пыткам. Сердце обливается кровью, не могу больше писать — глаза залиты горькими слезами...

Прошу Вас, очень прошу, скорее кончить со мной так или этак... Никакие нервы не выдерживают, ибо душевные переживания хуже всяких физических мук.