Таня уехала, а я пошла к обедне. Весь день (девять часов) я провела в церкви. Я горячо молилась о том, чтоб не согрешить самоубийством или местью за всю боль, постоянно причиняемую мне мужем; я молилась о смирении, о чуде, которое сделало бы наши отношения до конца правдивыми, любовными, доверчивыми; молилась об исцелении моей больной души.

Исповедь моя была перед Богом, так как старец, схимник Федор, так дряхл, что не понимал даже моих слов; он всхлипывал поминутно от нервности и слабости. Что-то было очень таинственное, поэтическое в этом говений; в каменных проходах, кельях, простом народе, бродящих всюду монахах, в молитвах, длинной службе и полном одиночестве среди не знавшей меня толпы молящихся.

Вернувшись, вечером читала я долго правила и молитвы по книге, находящейся в гостинице. На другое утро я причащалась в Трапезной церкви. Был царский день (6 декабря), и готовился роскошный для монастыря обед: четыре рыбных блюда, пиво, мед. Посуда – тарелки и кружки оловянные; на столах скатерти, служат послушники в белых фартуках.

Потом я, простояв молебен, пошла бродить по лавре. Цыганка нагнала меня на площади: «Любит тебя блондин, да не смеет; ты дама именитая, положение высокое, развитая, образованная, а он не твоей линии… Дай рубль шесть гривен, приворожу; иди за мной, Марью Ивановну все знают, свой дом. Приворожу, будет любить как муж…»

Мне стало жутко и хотелось взять у ней приворот. Но когда я вернулась домой, то перекрестилась и поняла, как это глупо и грешно. Вернувшись в номер, я затосковала. Телеграммы, которой я ждала от Тани о приезде Л. Н., всё не было. Поев, я поехала на телеграф, и там были две непосланных телеграммы: одна от Тани, другая длинная, трогательная от Л. Н., который меня звал домой. Я немедленно поехала на поезд.

Дома Лев Николаевич встретил меня со слезами на глазах в передней. Мы так и бросились друг к другу. Он согласился (еще в телеграмме упомянув об этом через Таню) не печатать статьи в «Северном Вестнике», а я ему обещала совершенно искренно не видать нарочно С.И., и служить ему, и беречь его, и сделать всё для его счастья и спокойствия.

Мы говорили так хорошо, так легко мне было всё ему обещать, я его так сильно и горячо любила и готова любить… А сегодня в его дневнике написано, что я созналась в своей вине в первый раз и что это радостно! Боже мой! Помоги мне перенести это! Опять перед будущими поколениями надо сделать себя мучеником, а меня виноватой! А в чем вина? Л. Н. рассердился, что я с дядей Костей зашла месяц тому назад навестить Сергея Ивановича, лежащего в постели по случаю больной ноги. По этой причине Л. Н. страшно рассердился, не ехал в Москву и считает это виной.