Вечер был с пением Муромцевой-Климентовой, Стаховича, с игрой Игумнова и Гольденвейзера, с освещением, угощением, ужином, генералом, княгинями, барышнями, и было не весело, но и не скучно. Трудно было. Л. Н. играл в винт со Столыпиным, братом Сашей и др.

Сегодня уехали Маша и Коля.

14 января. Лев Николаевич стал бодрей эти два дня. Саша, слава богу, выздоровела и начала ученье. Миша сегодня тоже занимался и уехал в Малый театр смотреть пьесу «Борцы» [Модеста] Чайковского.

Живу старательно, но часто с глубоким отчаянием в душе… Помоги, Господи!

16 января. Таня собирается в Петербург. Я намекнула было, что мне хотелось бы съездить на представления опер Вагнера в Петербург, но Лев Николаевич излил на меня за это такой злобный поток упреков, так язвительно говорил о моем сумасшествии касательно любви к музыке, о моей неспособности, глупости и т. д., что мне теперь и охоту отбило что-либо желать.

Весь день провела за счетами с артельщиком, очень внимательно привела в порядок свои книжные, детские и домашние дела, но очень устала и голова болит. Вечером поздно пошла прогуляться с Львом Николаевичем, проводили домой Марусю Маклакову, и с нами были Степа-брат и Дунаев.

Приехали Сережа и Илюша. Поздно вечером тяжелый разговор с Львом Николаевичем. Он всё более и более делается тяжел своими подозрениями, ревностью и деспотизмом. Его сердит каждый мой самостоятельный шаг, каждое мое самое невинное удовольствие, каждый час, проведенный за фортепьяно.

Сегодня наша Таня и Маруся Маклакова пересматривали фотографии разных мужчин и переговаривались, за кого бы они пошли замуж. Когда дошли до портрета Льва Николаевича – обе закричали: «Ни за что, ни за что!» Да, трудно очень жить под деспотизмом вообще, а под ревнивым – ужасно!

17 января. До поздней ночи меня пилил Л. Н., говоря, что просит отпустить его в деревню, что он мне не нужен, что жизнь в Москве для него убийство, и всё в этом роде. Слово отпустить не имеет значения, я его держать не могу. Если я желала, чтоб он приехал в Москву, то потому, что мне естественно и радостно жить с мужем, которого я привыкла любить, о котором привыкла заботиться. Чтоб он не мучился ревностью – я всё сделала и все-таки не заслужила его доверия. Если б он уехал в деревню, то еще больше бы мучился; уехать всем нам – как же быть с Мишей и Сашей, не учить их? Думаешь, думаешь…

А равнодушие и бездействие Льва Николаевича в воспитании детей всегда мне тяжело, и я ему ставлю это в упрек. Сколько отцов не только воспитывают сами детей, но еще и кормят их своим трудом, как мой отец. А Л. Н. считает, что даже жить с семьей для него убийство.