Л.Н. читал вечером повесть, над которой он теперь работает, – «Воскресение». Я раньше ее слышала, он говорил, что переделал ее, но всё то же. Он читал нам ее три года тому назад, в лето после смерти Ванечки. И тогда, как теперь, меня поразила красота побочных эпизодов, деталей и фальшь самого романа, отношения Нехлюдова к сидящей в остроге проститутке, отношения автора к ней; какая-то сентиментальная игра в натянутые, неестественные чувства, которых не бывает.
13 сентября. Дождь весь день и гости. Приезжал англичанин,
Уехал Маслов; гуляли по дождю, который безнадежно льет и льет. Пошла было поиграть, но страшный стук в окно меня испугал: это Лев Николаевич пришел меня звать слушать чтение конца его повести. Мне жаль было оставлять игру, жаль было расстаться с арией Баха, которую я изучала и в красоту которой вникала, но я пошла.
Странное влияние музыки, даже когда я сама играю: вдруг начинает мне всё уясняться, находит на меня тишина счастливая, делается спокойное, ясное отношение ко всем тревогам жизни. Совсем не то впечатление производит на меня чтение повести Л. Н. Меня всё тревожит, всё дергает, со всем приводит в разлад… Я мучаюсь и тем, что Л. Н., семидесятилетний старик, с особенным вкусом, смакуя, как гастроном вкусную еду, описывает сцены прелюбодеяния горничной с офицером. Я знаю, он сам подробно мне о том рассказывал, что в этой сцене описывает свою связь с горничной своей сестры в Пирогове. Я видела потом эту Гашу, теперь уже почти семидесятилетнюю старуху, он сам мне ее указал, к моему глубокому отчаянию и отвращению.
Мучаюсь я и тем, что герой, Нехлюдов, описан как переходящий от падения к подъему нравственному, и вижу в нем самого Льва Николаевича, который, собственно, сам про себя это думает, но который все эти подъемы очень хорошо описывал в книгах, но никогда не проводил в жизни. И описывая и рассказывая людям эти свои прекрасные чувства, он сам над собой расчувствовался, а жил по-старому, любя и сладкую пищу, и велосипед, и верховую лошадь, и плотскую любовь…