На душе всю осень тоскливо, ни снегу, ни солнца, ни радости жизни – точно спишь тяжелым сном. К чему-то проснешься – к новым ли радостям, к смерти или опять тяжелое горе разбудит унылую душу? Посмотрим…
Вечером готовила клистир с касторовым маслом и желтком для Льва Николаевича, пока он, разговорившись, внушая Гольденвейзеру, подобострастно слушавшему его, что в Европе высшие власти стали беззастенчиво смелы и наглы в своих распоряжениях и действиях.
6 ноября. Встала рано, поехала в Крутицкие казармы хлопотать, по просьбе и слезам матери, о солдате Камолове, чтоб его оставили в Москве. Подъехала к большому зданию, на дворе рекруты молодые, их жены, матери – толпа людей. Спрашиваю у солдата, где воинский начальник. «Вон идет», – показал мне солдат. И действительно, идут двое. Если б я две минуты опоздала, ничего бы нельзя сделать, а тут я передала просьбу, которую приняли очень любезно, и поехала хлопотать о гонораре автору за «Плоды просвещения». Эти деньги всегда шли или на голодающих, или на пожары народные. Теперь туда же пойдут. Получила 1040 рублей за несколько лет.
6 ноября.Приехала домой усталая, села за счеты по изданиям. Помешали Елена Павловна Раевская, гимназист Окулов, просящий купить билеты на спектакль, племянник – офицер Берс, потом Варя Нагорнова, которой я очень обрадовалась, так и бросила свои дела. Вечером пришел Дунаев, Лев Николаевич сошел к нам вниз, посидел, поговорил. С Варей сыграли 2-ю симфонию Бетховена,
Когда я вышла в столовую, Александр Петрович, переписчик Льва Николаевича, стоит пьяный и бранится возле двери столовой. Я начала его тихо уговаривать, чтоб он шел спать, но он еще больше бранился, так что пришлось более энергично усмирять его. Это такое для меня нравственное страдание! Вообще вид пьяных пугал меня с детства, и до сих пор хочется всегда плакать, глядя на них. Лев Николаевич их выносит легко, а в молодости, я помню, он потешался, глядя на пьяные выходки спившегося старого монаха дворянина Воейкова, и заставлял его прыгать, болтать вздор, выделывать разные штучки, над которыми смеялся.
И вот всё впечатление бетховенской симфонии потонуло во впечатлении пьяного Александра Петровича.
12 ноября. Утром пошла в приют [для беспризорных детей], где я попечительницей, вникала сегодня особенно в типы детей, собранных кое-где на улицах, в кабаках, детей, случайно родившихся от погибших девушек, от пьяниц, с врожденным идиотизмом, припадками, пороками, истеричных, ненормальных… И пришло мне в голову, что не так прекрасно то дело, в котором я участвую. Нужно ли было спасать и оберегать жизни, которые в будущем ничего не обещают? А по уставу приюта мы должны их держать только до двенадцати лет.