Гению надо создать мирную, веселую, удобную обстановку, гения надо накормить, умыть, одеть, надо переписать его произведения бессчетное число раз, надо его любить, не дать поводов к ревности, чтоб он был спокоен, надо вскормить и воспитать бесчисленных детей, которых гений родит, но с которыми ему возиться скучно и нет времени, так как надо общаться с Эпиктетами, Сократами, Буддами и т. п., и надо самому стремиться быть ими.

И когда близкие домашнего очага отдадут молодость, силы, красоту, всё на служение этих гениев, тогда их упрекают, что они не довольно понимали гениев, а сами гении и спасибо никогда не скажут, что им принесли в жертву не только свою молодую, чистую жизнь материальную, но атрофировали и все душевные и умственные способности, которые не могли ни развиваться, ни питаться за неимением досуга, спокойствия и сил.

Служила и я, сорок лет скоро, гению и знаю, как сотни раз поднималась во мне умственная жизнь, всякие желания, энергия, стремление к развитию, любовь к искусствам, к музыке… И все эти порывы я подавляла и глушила и опять, и опять, и теперь, и так до конца жизни буду так или иначе служить своему гению.

Всякий спросит: «Но для чего тебе, ничтожной женщине, нужна была эта умственная или художественная жизнь?» И на этот вопрос я могу одно ответить: «Я не знаю, но вечно подавлять ее, чтоб материально служить гению, – большое страдание». Как бы ни любить того человека, которого люди признали гением, но вечно родить, кормить, шить, заказывать обед, ставить компрессы и клистиры, тупо сидеть молча и ждать требований – это мучительно, а за это ровно ничего, даже простой благодарности не будет, а еще найдется многое, за что будут упрекать. Несла и несу я этот непосильный труд – и устала.

Вся эта тирада у меня вылилась с досады на Эмерсона и на всех тех, кто со времен Сократа и Ксантиппы писали и говорили об этом. Когда между женой гения и ним существует настоящая любовь, как было между нами с Львом Николаевичем, то не нужно жене большого ума для понимания, нужен инстинкт сердца, чутье любви – и всё будет понято, и оба будут счастливы, как были мы. Я не замечала всю жизнь своего труда – служения гениальному мужу, и я почувствовала больше этот труд, когда после чтения дневников мужа увидала, что для большей своей славы он всюду бранил меня; ему нужно было оправдать как-нибудь свою жизнь в роскоши (относительно) со мной. Это было в год смерти моего Ванечки, когда я огорченной душой больше примкнула к мужу – и жестоко разбилась сердцем и разочарованием в нем.