Я проходила четыре часа сряду и немного успокоилась. Дома сейчас же напали: яблочный купец, сторожа с поклонами и яблоками, прислуга, потом приехал булочник. Лев Ник. строг и холоден, а мне при виде его холодности так и слышится жестокий возглас: «Чертков – самый близкий мне человек!» Ну по крайней мере физически он не будет самым близким. Бог даст, скоро уедут. Старуха, мать его, вероятно, нарочно тут так долго живет, чтоб мучить меня. Она хотела уехать к сестре до 6 августа.

Лев Ник. ездил верхом с Булгаковым, и они заблудились в Засеке, но приехали не поздно. Опять корректуры «Искусства». Днем пришел со станции Засека Короленко и провел весь вечер, без конца рассказывая о самых интересных и разнообразных предметах: о разных сектантах, собирающихся у святого озера в Макарьевском уезде, о монастырях, о пытках, тюрьмах, первом знакомстве с Горьким, картинах Репина, и проч., и проч. Жаль, что нельзя записать. Говорит Короленко очень хорошо, содержательно и красноречиво.

Посылали за Гольденвейзером; он играл в шахматы с Львом Ник., а главное, его интересовал Короленко. Саша ездила на Провалы с Ольгой, детьми и Гольденвейзерами. Дождь шел, и все промокли.

7 августа. Всё тот же над нами гнет, та же мрачность в доме; кстати, и дождик всё льет и льет, перепутал проросший овес в поле. Приходили наши крестьяне, роздали по дворам деньги Моода. Пришлось на двор по 5 рублей 50 копеек – всего 401 рубль 50 копеек. Уехал Короленко.

Позировала Леве, сидела с гостем, отправила в типографию XV часть для набора. Не хочется писать о том, что больнее всего на свете и что гложет меня день и ночь – жестокая холодность Льва Ник. Он не поздоровался даже сегодня со мной; весь день не говорит ни слова, мрачен, сердит; тон его со мной такой, что я ему мешаю жить, что я в тягость. И всё от того, что он для меня перестал видать Черткова. И взял на себя Лев Ник. молчать, молчать весь день и дуться – упорно, зло молчать. С моим живым, откровенным характером это молчание невыносимо. Но он и хочет меня мучить и вполне достигает этого.

Я не запрещала Черткову ездить к нам ни словесно, ни письменно; писали ли ему Л. Н. или Лева – не знаю. У них всё тайно. Скоро ли уедут Чертковы, тоже неизвестно. Хочет ли Л. Н. опять видаться с Чертковым, тоже не знаю. Молчит и молчит. Что делается в душе его? Не поймешь. На лице видны гнев и скорбь. Ах, хоть бы растаял лед в его сердце! Жили же мы десятки лет без Черткова и были счастливы. Что же теперь? Ведь мы всё те же, а между тем сестры ссорятся с братьями, отец недоброжелателен к сыновьям, дочери – к матери, муж возненавидел жену, жена – Черткова; и всё от него, от того, что его глупая, громоздкая и грубая фигура втерлась в нашу семью, опутала старика и губит мое счастье и жизнь…