Затем выступила Чугунова, пытавшаяся рассказывать о том, что то, что я сделала, мог сделать и другой человек рядом с Тарковским. Очевидно она имела в виду прежде всего себя. А мне вспоминались детали из прошлого, когда я ощущала, как она ревнует меня к Тарковскому. Мне было ее жаль, но я не видела своей вины перед ней и всегда очень хорошо к ней относилась. Судьи спросили, известна ли свидетельнице рукопись, о которой идет речь? «Конечно, — отвечала Маша. — Я же ее перепечатывала»…

Тут я попросила слово, спросив: «Маша, а я тебе заплатила половину денег за перепечатку?»

«Да», — ответила Маша. А я уж не стала уточнять, как она плакалась мне в подъезде дома на Кутузовском, где мы были вместе с Тарковскими в гостях у Жени, директора мебельного магазина, сколько денег ей должны Тарковские, и как даже за перепечатку Андрей своей половины ей не заплатил.

«А вы слышали, как Тарковский диктовал Сурковой вопросы», — спросил судья. Тут Маша усмехнулась и отвечала: «Ну, вы не знали Тарковского. Он никогда ничего не спрашивал, а говорил только в утвердительной форме».

Выступления, на самом деле, были длинными. Но все, что говорилось, было до нелепости смехотворно. Только для меня это был грустный смех. После двух выступлений был объявлен перерыв, и мы с Машей Зоркой слышали, выходя из комнаты заседаний, как Лариса чехвостила Машу Чугунова, а та что-то бубнила в ответ, оправдываясь.

Ко второй половине заседания «обвиняемые» дамы пришли, несколько поддав, — так что лица их расплылись поболее.

Бертончини сначала рассказывала о том, что «Запечатленное время» от «А» до «Я» написано собственноручно Тарковским, а «Книгу сопоставлений», как и меня, она вообще никогда в глаза не видела, подписав контракт именно на эту книгу с Тарковским. А еще, как большой стилист, она заверяла судей, что «тяжеловесный, советский стиль Сурковой приходил в противоречие с блестящей стилистикой господина Тарковского». Правда, оставалось неясным, откуда ей знаком мой стиль, если она обо мне и о «Книге сопоставлений» знать ничего не знала и ведать не ведала. Чудеса в решете.

Здесь судьи объявили, что показаний свидетелей им достаточно, но адвокат стал более, чем настойчиво просить предоставить слово Ларисе Тарковской. Судья попытался сопротивляться, полагая, что у нее не может быть заявлений по существу. Но настояли, и Лариса Павловна заняла место за свидетельским столом, оказавшись в профиль, в двух метрах от меня…

К моему великому сожалению, последнее из последних свиданий с Ларисой Павловной было уже без боли и грусти — оно было подобно абсурду, о котором оставалось только сожалеть. Правая рука Ларисы, усевшейся за стол показаний, нервно шарила по его поверхности в поисках Библии, чтобы, очевидно, поклясться говорить, как в кино, «правду, одну правду и только правду». Она еще не поняла, что гражданское дело не требует Библии. Затем она начала говорить оставшееся за ней последнее слово «правды».