Щекотов в искусстве терпеть не мог ничего стандартного и равнодушного и вел с ним беспощадную войну.

Пожалуй, самым плохим искусством он считал такое, которое родилось и выросло на почве равнодушия. Здесь он не делал никаких уступок.

— Да ведь это сделано равнодушной рукой и холодным сердцем! — восклицал он с пылающим лицом.

Записки из блокнота (1940)

Записки из блокнота (1940)

На Верхней Масловке

На Верхней Масловке

Февраль

Василий Мешков

Небритый, грузный с мягким сердцем. Теплый парень. Бородка с проседью и круглые, мясистые пальцы.

Он работает сейчас ежедневно. Все пейзажит. Пишет с потрясающей скоростью. Утром в 11 часов на мольберте я видел чистый холст. В 12 часов, зайдя к нему, я нашел уже почти законченный пейзаж с романтическим небом, деревьями и берегами.

Он любит живопись и всласть пьет это крепкое вино.

Сегодня, угощая чаем, он мне говорил о нашей живописи:

— Противная тройка: Герасимов, Ефанов и Модоров. Не выношу их живописи. Мерзко глядеть. Возьми балерину Герасимова. Разве она может держаться рядом с другими вещами в Третьяковке? Она же падает.

Мешков кажется взволнованным.

— А этот хвостун Модоров? Тошнит глядеть на него. Все с фотографии шпарит. Или возьми Кацмана. Портрет Ворошилова. Это же мыльный завод. Что за штука!

Мешков краснеет. Глаза горят, руки сжаты.

— Не пойму я — что делается? Ничего не пойму… Знаешь, как они пишут? Как когда-то заказные художники писали заказные портреты… Только теперь пишут хуже. Ей-богу.

У Мешкова, наряду с большим количеством вялых, безвкусных работ, встречаются удивительно вкусные, тонко сделанные вещи в стиле «последнего барбизона». Он хороший художник, только окружение его никудышное. Ему бы отделаться от ахровских друзей.