По окончании объяснений о письме Шуберский мне сказал, что он, как старый немецкий Bursch (прозвище немецких студентов), очень желал бы жить в согласии со своими подчиненными, но что он не знает, как этого достигнуть. Я ему отвечал, что все подчиненные очень его уважают, а потому достижение для него этой цели очень легко: стоит только ему обращаться с ними поучтивее и не говорить при каждом ими сказанном слове, что они говорят глупство, пустяки. Шуберский обещался замечать за собою и тут же прибавил: «все это глупство, пустаки-то».

В этот день он праздновал свое рождение и, имея в виду мои хорошие отношения со всеми его подчиненными, за исключением Крамера, просил меня примирить его с ними, для чего и было положено, что я от имени Шуберского приглашу всех его подчиненных офицеров к нему на вечер в этот же день. Шуберский надеялся, что все это может уладиться, но опасался, что, по крайней обидчивости Псиола, он с ним никак не может сойтись. Шуберский не помнил ничьего имени и отчества, а потому постоянно их путал. Псиол очень этим обижался и говорил Шуберскому, что последний может его называть по фамилии или по чину, но не имеет права каждый раз коверкать его имя и отчество, что считал крайним к нему пренебрежением. Я сказал Шуберскому, что я его выведу из этого затруднения, написав имя и отчество Псиола на двери, а его прошу в продолжение всего вечера, когда он захочет заговорить с Псиолом, предварительно посмотреть на сделанную на двери надпись.

По убеждению моему все подчиненные Шуберского явились к нему на вечер, который провели очень весело. Шуберский был со всеми очень любезен. При конце вечера Псиол сказал мне, что верно Шуберский хочет действительно со всеми жить в мире, так как он в целый вечер ни разу не ошибался в его имени и отчестве. Тогда я показал ему сделанную мной на двери надпись, которою Псиол чрезвычайно обиделся и немедля ушел, не простясь. Хотя Шуберский был недоволен, что я его выдал, но причина внезапного ухода Псиола возбудила всеобщий хохот.

Конечно, Шуберский не мог измениться, а потому примирение с его подчиненными было непрочно; сверх того, жизнь в Туле мне казалась очень скучной и средства для жизни были слишком скудные. Имея же в виду, что я при выпуске из института стал по списку 125-м поручиком, а производились каждый год в следующий чин по 10, и что такое же медленное производство ожидает меня и в следующих чинах, я не видал никакой карьеры в настоящей моей службе и, предполагая даже лучшее производство, не видал возможности жить ничтожным содержанием, которое получали инженеры и в высших чинах, а поэтому решил подать в отставку. Предварительно же я упросил Шуберского дать мне поручение в Москву для заготовления некоторых материалов, потребных для заводских работ, и исходатайствовать отпуск в Петербург.