Я заезжал еще в эту поездку к нескольким моим знакомым: Домашневым{638}, Красовскимн и другим, но главная цель поездки была поверить занятия Глазера. Поверить, правильно ли он давал нивелировку по р. Упе и разные промеры, конечно, я не мог, но нашел, что он не вел ни рабочего журнала, ни книги, в которую должны были записываться поставляемые для изысканий потребности; сверх того, Глазер, получивший от меня казенные деньги на производство изысканий авансом, показывал, что он употреблял деньги на разъезды в те дни, когда явно никаких поездок по службе он не делал. Таким образом, я, не имев возможности засвидетельствовать, согласно правилам об отчетности, его шнуровых книг, приказал вписать в них все требуемое этими правилами, а относительно излишне издержанных им на разъезды денег сказал, что они будут вычтены из тех, которые ему причтутся при производстве дальнейших изысканий.
По окончании этих изысканий Глазер вернулся в Тулу, но отчетность его была по-прежнему не облечена в установленную форму, и я ему сказал, что он остальных денег, следуемых ему по производству изысканий, не получит до приведения в порядок отчетных книг. Вскоре мы оба переехали в Москву, где я опять жил вместе с Цуриковым в доме, нанятом нами в Трубном переулке, против церкви Иоанна в Кречетниках{639}; у нас же поместился Фиркс.
Глазер и в Москве не представлял мне требуемых книг, распускал между инженерами слух, что я его обсчитываю, говорил о том, между прочими, Палибину, у которого он прежде служил, и даже нашему начальнику, управлявшему III округом путей сообщения Гермесу, которому, как немец, был ближе меня. Дав последний срок на представление книг, я сказал Глазеру, что в случае непредставления их к сроку я должен буду об этом представить начальству. Глазер позволил себе сказать, что, конечно, он будет отвечать за то, что книги им не ведены, но и я подлежу не меньшей ответственности за то, что в свое время не свидетельствовал их и, узнав, что они не ведутся, о том не донес начальству. Я его выгнал от себя, повторив мое требование о представлении книг к назначенному сроку, и приказал расходы на разъезды вывести по действительному употреблению, а не фантастические. Глазер долго советовался с своими товарищами о том, исполнять ли ему мое приказание и как. Наконец он выполнил все как следует и получил окончательный полный расчет, против которого не протестовал и не имел повода протестовать. Только многим тогда казалось, что я уже слишком берегу каждую казенную копейку.
6 декабря 1837 г. я был произведен в капитаны. Е. Г. Левашова, поздравляя меня с производством, находила, что в мои лета очень хорошо получить этот чин и что служба в инженерах путей сообщения приятнее других, и в особенности по неимению в ней тех отношений, которые существуют в других службах между начальниками и подчиненными. Находясь под впечатлением только что испытанных от Глазера неприятностей, я сказал Левашовой, что это так кажется со стороны тем, которым неизвестны подробности нашей службы, что, не говоря уже об испытанных мной при работах на заводе неприятностях, я и в настоящее время испытываю новые, и рассказал вкратце вышеописанную историю мою с Глазером. Из вопросов Е. Г. Левашовой, а также по тому вниманию, которое она и бывшие во время нашего разговора в ее кабинете ее муж и Н. X. Кечер обращали на каждое мое слово, я видел, что эта история была уже им известна и что она им была передана в таком виде, чтобы меня очернить в их глазах. Это мог сделать только близко с ними знакомый И. Ф. Гильдебрандт, которому сплетни Глазера были переданы его зятем, нашим инженером Палибиным. Гильдебрандт думал этими сплетнями отклонить возможность принятия Левашовыми предложения моего жениться на их дочери, а о предполагаемом с моей стороны предложении мои и их знакомые в это время говорили еще более прежнего. Данное мной Левашовой объяснение сплетен Глазера меня вполне оправдало в ее глазах, и, следовательно, козни Гильдебрандта и Палибина в этом случае были неудачны.