Прежде всего, очевидно, что нет одного ответа. Один из нас мог сегодня отвечать одним образом, а завтра по-другому. Не из-за непостоянства, но потому, что это сфера, где причин множество, и ни одна не является «необходимой». Именно потому, что ни одна из этих причин не была необходимой, всегда действовали несколько одновременно. Единственное, что важно, это то, что долгое время я был ведомым [Фуко] в политике, но в определенный момент перестал полностью разделять его оценку многих проблем.

Во-вторых, это не повлекло «охлаждения» между нами, никакого «выяснения отношений». В силу обстоятельств мы стали реже видеть друг друга, и поэтому нам становилось все сложнее встречаться друг с другом снова. Как ни странно, мы перестали видеться не из-за разногласий, напротив, как раз оттого, что мы больше не встречались, между нами установилось некоторое непонимание, или дистанция.

В-третьих, я могу сказать, что я постоянно и все сильнее сожалел о том, что не вижу его. Что помешало мне позвонить ему по телефону? Именно здесь проступает причина более глубокая и существенная, чем все остальные. Был ли я прав или ошибался, но я считал, что он желает более глубокого уединения для своей жизни, для своего мышления, и что он нуждается в этом уединении, сохраняя отношения только с самыми близкими друзьями. Теперь я думаю, что мне следовало сделать попытку встретиться с ним, но я не думал о ней из уважения к Фуко. Я все еще страдаю из-за того, что не встречал его более, страдаю тем сильнее, что не вижу для этого какой-то явной причины[1317].

В письме о радикальном разрыве Фуко и Делёза говорится многословно, но уклончиво, и чтобы лучше понять его причины, следует вернуться к нескольким пунктам расхождений.

Во-первых, в 1977 году произошло решительное размежевание по поводу «новых философов», которых Фуко поддержал, а Делёз резко отверг[1318]. К делу Круассана следует добавить также глубокое расхождение по израильско-палестинскому вопросу. Эдвард Саид говорил о нем с Джеймсом Миллером в ноябре 1989 года. Он полагает, что ближневосточный конфликт стал одной из главных причин размолвки Делёза и Фуко: «Он получил эту информацию от самого Делёза»[1319], и Делёз не отрицал этого, когда Миллер его спросил. Делёз написал статью, восхваляющую Ясира Арафата[1320] тогда как Фуко развенчал резолюцию ООН, приравнивающую сионизм к нацизму[1321], а в 1978 году, в самый разгар ливанского кризиса, обрушился с критикой на тоталитаризм Сирии и СССР, щадя при этом израильскую политику.

Еще одно политическое разногласие возникает в связи со сменой власти в 1981 году, когда в правительство приходят левые. Первые шаги президента Миттерана соблазняют и даже воодушевляют Делёза. Он считает, что социалистам нужно не мешать и поддерживать их. Фуко же считает, что их нужно критиковать как всякую власть и даже больше, тем более что в новое правительство Пьера Моруа вошли коммунисты. Жак Донзло встречается в последний раз с Делёзом: «Это было в 1981 году, в Пантеоне. Он следил за Миттераном. Я пересекся с ним, сам я шел в другом направлении. Он говорит мне: „То, что происходит, прекрасно“, на что я ему сказал, что ничего хорошего в этом нет, что это просто циничный политик, которому удалось провернуть дельце. Но он был очень увлечен»[1322]. Эта разница в оценках дает о себе знать и в связи с государственным переворотом генерала Ярузельского в Польше в 1981 году, который привел к крушению надежд руководителя «Солидарности» Леха Валенсы. Фуко вместе с Бурдьё составляет обращение, в котором вина возлагается на новое социалистическое правительство, спасовавшее перед силовым сталинистским переворотом. Делёз, к которому обратились с просьбой подписать этот текст, отказывается и подписывает другое обращение, инициатором которого стал Жак Ланг, а составил Жан-Пьер Фай – в нем репрессии в Польше разоблачаются, но действия Миттерана при этом одобряются.