Сейчас уже ясно, что так называемый вопрос об авторстве «Тихого Дона» был одной из частей продуманного и, к сожалению, реализованного плана по дискредитации как бы советского, а на самом деле, русского в культуре и истории. И это вовсе не конспирологическая версия, учитывая, какие силы и средства тратились и тратятся на доказывание недоказуемого. Продолжающаяся возня вокруг этого вопроса лучше, чем что-либо еще свидетельствует о том, что борьба с Россией, с русской культурой не прекратилась.

Борьба за Шолохова – это борьба за национальную культуру и саму возможность ее существования. Не будем лукавить, разве не понятны нам попытки новых блюстителей новой культуры сразу после событий 1917 года сбросить «Пушкина с корабля современности», объявить Достоевского «реакционером и антисемитом», и разве не аналогичны они попыткам растоптать Шолохова, его творчество? В широком историческом контексте позитивная линия «русской эпистемы», замешанной на восточнохристианском дискурсе, позитивность русской литературы и русской культуры, перемежаемая убогими попыткамии сотен, если не тысяч, приспособленцев от советской литературы, беззастенчиво эксплуатировавших социальные призывы и догмы власти, и не имевших, по сути, никакого отношения к реальной жизни народа и страны, выразилась в немногих текстах русской литературы ХХ века. Но те, бывшие на гребне волны «деятели культуры» и посейчас застилают нам глаза объемностью и сплоченностью своего отряда, уверяя нас, что именно ими создано основное полотно русской литературы советского периода ХХ века. Но тем-то дороже такие фигуры как Шолохов, Платонов, Булгаков, Распутин, Белов, Абрамов, которые понимали свою роль в литературе как продолжение великой позитивно-строительной линии прежней русской литературы. И именно потому, что цель была велика, а талант требовал честного отношения к реальности, им удалось сказать наиболее правдивые и глубокие слова об истинной истории России в прошедшем веке.

* * *

На религиозных, христианских основаниях выполнить «Тихий Дон» было невозможно: слишком различны – не основы, но цели. История с вторым томом «Мертвых душ» Гоголя ясно показывает, куда художника может привести религиозно-философская идеализация воссоздаваемой действительности.

Удивительным образом, но Шолохов попадает в одну из ключевых парадигм русской литературы, которая связана с «бегством», уходом из художества. Начиная с Пушкина, который балансировал в конце своего пути на грани между художественной и исторической прозой, с Гоголя, который именно что отказался от художественности в «Выбранных местах из переписки с друзьями» и во втором томе «Мертвых душ», с Толстого с его постоянными качелями от сложного литературного дискурса до лапидарных «народных рассказов», от публицистики и нравственной проповеди до чистой моралистики безусловно христианского толка, с Достоевского, продолжавшего все свои тексты в «Дневнике писателя» и делавшим тексты актуализированно публицистическими.