– Идите, ради бога, – строго сказала она прапорщику Муратову. – Его жизнь висит на волоске, ему волноваться нельзя.
В тот же вечер с санитарным поездом я был эвакуирован в тыл.
Здесь я опускаю долгие месяцы лечения от ран сначала в минском лазарете, а потом в Москве, в клинике одного известного профессора-хирурга, перенесенную тяжелую операцию в груди, эвакуацию по моей просьбе в один из госпиталей моего родного города Житомира, трогательную встречу со своей семьей и продолжительный отпуск для поправления здоровья. Все это достаточно уже известно любезному читателю из предыдущих описаний моей книги, и потому останавливаться на этом не стану, а перейду к изложению дальнейшего.
Революция 1917 года застала меня уже на ногах. И хотя доктор предписал мне как можно больше покоя, но невозможно было оставаться безучастным зрителем при виде всех этих толп народа с красными флагами, с плакатами, шествующих по улицам нашего города под звуки «Марсельезы». Волна всеобщего ликования и воодушевления, прокатившаяся по России в первые дни революции, коснулась и меня. Проснулись лучшие и благороднейшие порывы молодой души. Воскресли надежды на славное будущее России. Казалось, что теперь, когда сам русский народ взял власть, можно было думать, что дни Германии сочтены. Она будет разбита, и Россия в ореоле славы и победы возвратится к внутреннему строительству на основе провозглашенных великих лозунгов свободы.
Но, увы! Этот мираж скоро начал рассеиваться. Все наглее и наглее в революционном вихре стали проявлять себя и царить над умами какие-то темные силы. Бросались в массы зажигательные лозунги, вызывая в толпе черни кровожадные, ненавистнические, низменные инстинкты. Казалось, сам сатана вышел из преисподней и сеял всюду злобу и ненависть… Страсти разгорались… Преступные элементы безнаказанно развивали свою низкую, преступную работу. Народ превращался в зверя, вырвавшегося из клетки… Наступало царство хаоса, наступала для России темная, беспросветная ночь…
Была весна 1917 года. Я уже совершенно поправился от своих тяжелых ран, и только бледность лица и появившаяся одышка еще свидетельствовали о перенесенных недавно муках. Первое время по выздоровлении я производил впечатление какого-то выходца с того света. Но мало-помалу организм мой окреп, молодые силы стали брать верх. Но внутри самого себя я чувствовал словно какое-то превращение. Прошла уже юношеская восторженность, пылкая любовь к жизни. И сама жизнь уже не представлялась мне светлым, радостным праздником. Душа была отравлена ядом пережитых ужасов и мук, и на мир Божий я уже смотрел совсем не теми глазами, как будто я пережил какую-то глубокую душевную драму. Война со всеми ее ужасами, страданиями и кровью, не из книг или рассказов, а в своей непередаваемой, страшной действительности поразила мое юношеское воображение и надломила мою измученную душу оставив на ней неизгладимый отпечаток. И с глаз моих точно спала какая-то пелена. Я понял, что мир утопает в море зла и что первейшим и важнейшим злом мира является война. Я