Ругая одного из губернаторов, Павел задал ему страшный для чиновника вопрос: «Если вы ничего не делаете, то тогда зачем вы вообще нужны?» Беспощадная борьба императора с халатностью и разгильдяйством вызвала лавину увольнений — «за дурное поведение», «за развратное поведение», «за пьянство», «за лень и нерадение», «за неспособность к службе», «за ложный рапорт», «за ложный донос», «за упущение по службе», «за ослушание команды», даже за «неприличную и уныние во фрунте наводящую фигуру». Число подвергнутых разного рода наказаниям превысило полторы тысячи человек — вроде бы и немного, но среди разжалованных и «выключенных» из службы находились члены знатнейших фамилий.

Имена проштрафившихся и недостойных императорской милости публично объявлялись в «Санкт-Петербургских ведомостях». Так, в январе 1798 года было напечатано: «По высочайшему повелению тайн. сов. Трощинский объявляет подполковнику Денисову, просившему 7 тысяч десятин земли, что он к таковому награждению никакого права не имеет. Выключенному из службы капитану Тернеру, просившему об определении его паки в оную, что поведение его, по коему он из службы исключён, недостойно уважения. Войсковому товарищу Яновскому, просившему о пожаловании пропитания, — что он в службе никаких отличностей не оказал, за которые бы достоин был просимого награждения... Выключенному из службы капитану Ушакову, просившему о пропитании, — что оного подобным ему не даётся. Коллежскому секретарю Алтарнацкому, который просил об определении его в малороссийской губернии при нижних земских судах комиссаром или заседателем, а если там нет места, то о назначении ему какой-либо должности в казённых имениях с дачею ему земли и крестьян, — что он многого просит, а ничего не заслуживает».

В деле чести и дисциплины для Павла мелочей не было — он лично мог перед строем показывать офицеру, как надо печатать шаг и держать эспантон. Государь был крут, но отходчив, о чём свидетельствуют многочисленные анекдоты времён его царствования: «На посту у Адмиралтейства стоял пьяный офицер. Император Павел приказал арестовать офицера. — Согласно уставу, прежде чем арестовать, вы должны сменить меня с поста, — ответил офицер. — Он пьяный лучше нас трезвых своё дело знает, — сказал император. И офицер был повышен в чине».

Но вкусившие вольности дворяне такую милость уже считали ниже своего достоинства. Общество не могло «вычеркнуть» из памяти четыре десятилетия реформ и культурного развития. Люди, воспитанные на уважении к правам, закреплённым «Жалованной грамотой дворянству», иначе, чем их отцы, реагировали на попытки государя подменять закон своей волей. Права личности и частная жизнь сделались ценностями, посягательства на которые воспринимались очень болезненно. «Трудно описать Вам, в каком вечном страхе мы живём, — писал другу граф Виктор Кочубей. — Боишься своей собственной тени. Все дрожат, так как доносы следуют за доносами, и им верят, не справляясь, насколько они соответствуют действительности. Все тюрьмы переполнены заключёнными. Какой-то ужасный кошмар душит всех. Об удовольствиях никто и не помышляет... Тот, кто получает какую-нибудь должность, не рассчитывает оставаться на ней больше трёх или четырёх дней... Теперь появилось распоряжение, чтобы всякая корреспонденция шла только через почту. Отправлять письма через курьеров, слуг или оказией воспрещается. Император думает, что каждый почтмейстер может вскрыть и прочесть любое письмо. Хотят раскрыть заговор, но ничего подобного не существует. Ради бога, обращайте внимание на всё, что Вы пишете. Я не сохраняю писем, я их жгу... Нужно бояться, что доверенные лица, на головы которых обрушиваются самые жестокие кары, готовятся к какому-нибудь отчаянному шагу... Для меня, как и для всех других, заготовлена на всякий случай карета, чтобы при первом же сигнале можно было бежать». «Тирания и безумие достигли предела», — считал в марте 1800 года вице-канцлер Никита Панин, племянник и тёзка воспитателя императора, один из руководителей будущего заговора.