Отсутствие тщеславия или честолюбия — эффективное оружие против комедии, которую каждый разыгрывает с другими и сам с собой; с тех пор, как человек вступает в жизнь, он вступает и в эту комедию, и с такими последствиями, что можно без нелепости определить понятие «быть человеком» как сведение к минимуму своего участия в комедии. Именно это умение создавало силу этого человека, вокруг которого комедия разрослась до размеров легенды. Она не была сама по себе неприятна ему, столь оригинальным образом, что иногда, казалось, он позволял этой легенде выплескиваться лишь ради удовольствия разрушить ее самому.

Но Лидделл Гарт хорошо знал те анекдоты, которыми не воспользовался. «Я был свидетелем многочисленных примеров быстрой перемены мнения среди офицеров разных рангов, которые испытывали предубеждение против него из-за его положения в ВВС. Некий офицер инспектировал отделение, и, когда ему сказали, что Шоу надеется на встречу с ним, чтобы внести некоторые предложения, он сухо сказал: «Когда мне понадобятся советы рядового первого класса, я спрошу их у него», и добавил, что вся эта ситуация смехотворна. На следующее утро, заметив, что они провели вместе в ангаре около часа, я спросил Шоу, оказался ли офицер послушным. «Не то слово, — ответил он, — он уже кормится у меня с руки; сейчас он собирается звонить в Генеральный штаб и распорядиться обо всем, что нам нужно». Я заметил: «Это быстрая работа, ведь только вчера вечером он говорил, что, когда ему понадобятся советы рядового первого класса, он их спросит». Услышав это, Шоу улыбнулся и сказал: «Ну вот, он у меня их спросил, сэр, и он их получил!» Следующим вечером они ужинали вместе».[1055]

«Я не забуду того дня, — писал Лидделл Гарт, — когда некий бахвал, молодой офицер, недавно прибывший в лагерь, узнал Лоуренса, который ужинал со мной в лагерном кафе, и воспользовался случаем, чтобы разыграть покровительственную фамильярность. При первых же его словах Т.Э. поднялся на ноги и, встав по стойке «смирно», отвечал на его авансы с такой ледяной почтительностью, что тот не мог это долго выдерживать».[1056]

Он видел эволюцию отношений Лоуренса и Тертла. Смутная неуязвимость, в которой Лоуренс видел знак «человека крупного формата», и о которой некогда мечтал — он обладал ею, сам того не воспринимая. Когда он возвращался, без особой убежденности, к своей прежней мечте приобрести ручную типографию, или когда мечтал, еще с меньшей убежденностью, о той жизни, которая будет представлять собой «лишь долгое воскресенье», Лидделл Гарт, упоминая о масштабе влияния Лоуренса на английскую молодежь, писал: «Я не знаю, возродится ли этот дух; не стану пророчить; я имею здесь дело с фактами, а не с будущим. Пока что я почти не вижу, на какой путь он мог бы вступить, чтобы ему не помешала это сделать его философия: его равнодушие к политике так же заметно, как его отвращение к трибуне. Но все же я могу утверждать, что, насколько я его знаю, он больше, чем кто-либо другой, достоин власти в том мире, где я хотел бы жить».[1057]